Виктор Виткович - Круги жизни
— Это ты не думала! — крикнул Гариб. — Живешь в красивом саду. К тебе приезжают свататься женихи, ты смеялась с ними, веселилась!..
— Я притворялась радостной, хлопала в ладоши, но у меня в руках не оставалось ничего, кроме ветра. Днем и ночью думала только о тебе. А ты… Не любишь, ну и уходи!
— Нет! Я уйду, потому что ты не любишь! Уйду! И не вернусь никогда.
Шатаясь, Гариб пошел к выходу из кибитки. Стоя на пороге, Шасенем сказала нежно:
— О, Гариб! Убил ты меня. Уходи! Гариб обернулся:
— Сенем…
И, плача, они кинулись друг к другу.
12
Из пустых слов не сваришь плов, подавай рис да мясо. В укромном уголке разговаривали долговязый Шавелед и рыжебородый Сеитнияз-мюнеджим. Шавелед говорил:
— Узнав от базарных соглядатаев, я подумал — что же это за раб, за которого платят тысячу червонцев? Я проник ночью в сад Шасенем и увидал там… Гариба.
— И ты донес шаху? — спросил домула.
— Нет. Шах Ахмад сказал: «Никогда не выдам дочь за доносчика». — Шавелед ухмыльнулся. — Если шах кривой, и ты прищурь глаз. Отныне я стану как будто я лев и тигр. Вот почему и пришел к вам.
— А я при чем? — насторожился домула.
— Вы ни при чем. А вот ваши звезды… Угадывать, узнавать, а потом и доносить… Это их дело. Поможете мне?
Домула сказал:
— Шайтана спросили: «Глину есть будешь?» Шайтан спросил: «Масла дать не забудешь?»
Шавелед засмеялся и протянул домуле кошелек.
13
Сказано: «Время благоприятствует, а звезда управляет». Увы, время не благоприятствовало Гарибу и Шасенем, зато звезд на небе было больше, чем надо, и каждая желала управлять чьей-то судьбой. Шах Ахмад, и послы, и придворные сидели на террасе дворца и, задравши головы, глядели в небо. Домула Сеитнияз-мюнеджим говорил:
— … И я установил положение звезд, которые господствуют над градусом движения звезд, и градус вредного воздействия, и узнал, что изгнанный в Змеиные пески Гариб вынул голову из ярма покорности и шею — из ошейника повиновения и проник к той, на белизне глаза которой надо писать чернотою зрачка и рисовать жидким золотом, — к самой Шасенем.
В сердце шаха вонзилось копье гнева:
— Клянусь, обоим отрублю головы!
— О солнце солнц! Шасенем не виновата, — сказал домула. — С ней это случилось просто потому, что луна находилась в созвездии Весов. Гариб! Вот, кто во всем виновен! И ему одному надлежит переселиться из мира живых в мир усопших.
Шах Ахмад сказал:
— Ясаулы! За мной! — и повернулся к домуле Сеитниязу-мюнеджиму. — Но если твои звезды ошиблись, я отрублю головы не им, а тебе! Так и знай!
14
Установив на голове золотое перо, пальцы по-китайски хной раскрасив, как павлин охорашиваясь, как попугай-птица разговаривая, Шасенем расхаживала по ночному саду. С нею гуляла Гюль-Нагаль.
Любуясь ими, Гариб играл на сазе и пел:
Две пери нежные, гуляя,
Идут, качаясь плавно-плавно.
Моя душа в преддверье рая:
Идут, качаясь плавно-плавно.
Как две луны в воздушных латах,
Как две волшебницы богатых,
Как бы два сирина хохлатых, —
Идут, качаясь плавно-плавно.
Одна — бутон, другая — роза,
Но у Сенем изящней поза.
Любуйтесь все! Как явь и греза
Идут, качаясь плавно-плавно…
В ворота загремели:
— Шасенем! Открой!
— Отец… — Шасенем заметалась. — Прячься скорей! — Она открыла перед Гарибом глиняную корчагу с шербетом. — Нет, сюда, — показала в громадный бурдюк для сбивания масла. — Нет…
К каждой кибитке возле входа была прислонена длинная, свернутая в трубку циновка. Гюль-Нагаль вместе с Шасенем, закатав циновку с Гарибом, опять прислонили ее к кибитке.
В ворота гремели. Из кибиток появились, протирая глаза, подружки Шасенем. Они открыли ворота, вошел шах, отстранил рукой дочь и пропустил ясаулов. Ясаулы устремились во все концы сада, завизжали и разбежались по своим кибиткам подружки.
— О тень над головой моей, любимый отец, — говорила Шасенем, идя за шахом. — Кого вы ищете?
Шах не ответил: сперва заглянул в корчагу с шербетом, потом в бурдюк для сбивания масла, и только тогда спросил дочь:
— Где Гариб?
— Какой Гариб? — сказала Шасенем. — Ах, тот? — и засмеялась.
Гюль-Нагаль сказала:
— Искать тут Гариба все равно что печь чуреки на лунном свете, его здесь нет.
— А чей это саз? — спросил шах, поднимая саз. — И кто тут пел?
— Это я пела, — сказала Гюль-Нагаль. — Это мой саз, о названый отец мой.
Шах Ахмад покосился на нее, а Шасенем сказала:
— Вы так разгневаны, что уже не отличаете зла от добра.
Подбежали ясаулы:
— О повелитель! Мы все перерыли. Его тут нет.
— Хорошо же! — сказал шах и пошел прочь.
За ним выбежали ясаулы, и Шасенем заперла ворота. Когда Гюль-Нагаль развернула циновку с Гарибом, Шасенем прошептала:
— Гариб…
— Сенем…
Он и она были и до этого красивы, а счастье еще увеличило их красоту. Гюль-Нагаль расплакалась,
— Что с тобой?
— Да-а, вы счастливы… — сказала Гюль-Нагаль. — А я как одинокая уточка… Где Эзбер-ходжа?.. Где любимый мой муж?..
— Не плачь, — ласково сказала Шасенем.
— Он был настоящим шахом красавцев, — говорила Гюль-Нагаль; всхлипывая. — И вдруг переодетые разбойники…
— Если бы разбойники напали на Шасенем, — сказал Гариб, — я бы умер, а не отдал ее!
Гюль-Нагаль сказала:
— Посмотрела бы я на тебя, если бы у тебя было триста шкурок каракуля, бросил бы ты каракуль, чтобы спасти жену, которую все равно нельзя спасти, или не бросил бы!
Гариб хотел что-то ответить, но в ворота загремели, и послышался голос;
— Шах Ахмад повелел, чтобы его дочь прибыла в Золотую крепость.
15
В маленькой комнатке при огоньке светильника сидели шах Ахмад и рыжебородый домула Сеитнияз-мюнеджим. Шах говорил:
— Мне не важно знать, кто ошибся: твои звезды или ты сам. Но слова шаха не должны зря падать на землю. Если тебя пощажу, меня никто не будет бояться.
— О солнце солнц…
— Молчи, когда говорю! Если бы вид крови был мне приятен, не стал бы с тобой и разговаривать. Возьми!.. — Шах протянул ему кошелек. — Встань, уйди, пока еще на дворе нельзя различить лиц и беги из Диарбекира.
Домула встал, судорожно сжимая кошелек и кланяясь.
— И постарайся, чтобы тебя не поймали. А то придется рубить тебе голову. Не доставляй мне эту неприятность.
