Дмитрий Володихин - Патриарх Гермоген
Поляки и их открытые сторонники пылали гневом на Гермогена. По их сочинениям видно: кабы не патриарх, всё дело с Россией сладилось бы мирно, тихо и к выгоде короля Сигизмунда. Но вот вмешался один старый схизматик, и огромное, головокружительно прибыльное дело треснуло по швам.
В этом духе пишет Самуил Маскевич — знатный шляхтич, офицер Гонсевского. Всё то время, когда Гермоген мог писать послания в города, Маскевич провел в Москве и был превосходно осведомлен о главнейших делах поляков. Он передает не только личное мнение о Гермогене, но и мнение польского командования в целом.
Вот его слова: «Пришла в столицу весть, что Царик, бывший в Калуге, убит татарином Петром Урусовым в поле, когда он гонялся за зайцами. Москвитяне были вне себя от радости: до сих пор, имея в виду этого врага, они не смело нападали на нас; теперь же, когда его не стало, начали приискивать все способы, как бы выжить нас из столицы. Виною замысла была медленность королевича вступить на престол Московский: ибо в России междуцарствие никогда не продолжалось более трех дней, притом же носился слух, что не королевич, а сам король хотел царствовать в Москве. Для лучшего в замысле успеха и для скорейшего вооружения русских, патриарх Московский тайно разослал по всем городам грамоты, которыми, разрешая народ от присяги королевичу, тщательно убеждал соединенными силами как можно скорее спешить к Москве, не жалея ни жизни, ни имуществ, для защиты Христианской веры и для одоления неприятеля. “Враги уже почти в руках наших, — писал патриарх, — когда же ссадим их с шеи и освободим государство от ига; тогда кровь христианская престанет литься, и мы, свободно избрав себе царя от рода русского, с уверенностью в ненарушимости веры православной, служащей оплотом нашему государству, не примем царя Латинского, коего навязывают нам силою и который влечет за собою гибель нашей стране и народу, разорение храмам и пагубу вере христианской”. О грамотах патриарха известили нас доброжелательные бояре, обходившиеся с нами откровенно; чтобы еще более удостовериться в замыслах москвитян, послан был 25 декабря (15 декабря по юлианскому календарю XVII века. — Д. В.) Вашинский с 700 всадников добыть языка в окрестностях: он перехватил гонца с подлинными патриаршими грамотами»{312}.
Свидетельство Маскевича — аргументированное, ведь его доводы основываются на документах, захваченных поляками. Одна из патриарших грамот даже цитируется, правда, непонятно, насколько цитата исправна. Стиль послания совершенно не похож на манеру письма, усвоенную Гермогеном. У Маскевича приведен, скорее, самый грубый пересказ, нежели перевод.
С его слов, поляки встревожились и усилили караул. Они осматривали в городских воротах все телеги, нет ли в них оружия: в столице отдан был приказ, чтобы никто из жителей под смертною казнью не скрывал в доме своем оружия и чтобы каждый отдавал его в царскую казну. В подтверждение худших своих опасений захватчики обнаруживали порой целые телеги с ружьями, засыпанными сверху хлебом. Гонсевский в ярости приказывал сажать возниц под лед{313}.
Другой осведомленный представитель неприятельского войска, гетман Жолкевский, покинул Москву еще осенью 1610 года. Однако благодаря высокому положению и связям он многое знал о положении в российской столице.
Жолкевский сообщает о переписке, завязавшейся между московским боярским правительством и первым воеводой всей Рязанской земли Прокофием Ляпуновым. Последний сначала вел себя мирно. Он даже доставлял в столицу припасы. Но как только на Рязанщине получили повод сомневаться в скором прибытии Владислава, Ляпунов сейчас отправил боярам строгое письмо: «Будет ли королевич по условию, ученному с Жолкевским?» Бояре отправили его послание под Смоленск, Сигизмунду. Оттуда не поступило положительного ответа. Тогда Ляпунов написал второе послание, весьма суровое. Там открыто объявлялось о желании воеводы выбросить поляков из столицы. От Рязани сейчас же поскакали гонцы с «универсалами», настраивавшими на борьбу против поляков.
Гетман без тени колебания объясняет мотив решительного выступления Ляпунова: «Побудительной причиной к тому был… патриарх, возбуждавший и подстрекавший его на таковой поступок, ибо Патриарх знал, что делал[81]. Иные обвиняли в том и Василия Голицына, который будто бы возбуждал и подстрекал Ляпунова, но Голицын упорно стоял в том, что он не имел никаких сообщений с Ляпуновым; сознаваясь в том, однако, что писал к патриарху, что Е.В. Король не хочет дать королевича Владислава и желает лучше сам быть государем. Патриарх, уже уведомленный о сем Голицыным и митрополитом Ростовским, рассеивал и сообщал письмами эту весть в города, ускорив, таким образом, кровопролитие, о котором сказано будет ниже. За сим последовало замешательство в делах, больше всех предыдущих; народ возмутился в Столице, и города Ярославль, Переяславль, Вологда, Новгород Великий, Коломна, Серпухов, Тула и другие стали отлагаться»{314}.
Немецкий офицер Конрад Буссов, к началу 1611 года ставший наемником на службе у Сигизмунда III, разумеется, не столь высокого полета птица, как Маскевич и тем более Жолкевский. Но он оказался в рядах московского гарнизона поляков. Иноземное воинство с дикой свирепостью подавляло любые вспышки недовольства со стороны русских, а затем спалило город, не сумев иными способами подавить восстание. Буссов знал и видел то, что знали и видели прочие офицеры-наемники. Он дрался с ними в одном строю, он обсуждал с ними общие страхи и чаяния.
По его мнению, вооруженный конфликт назрел задолго до восстания на Страстной неделе — еще к Вербному воскресенью. Здесь имеет смысл частично повторить слова Буссова, уже цитировавшиеся в рассказе о Страстном восстании москвичей. Когда должно было происходить шествие патриарха на осляти, сообщает Буссов, «немецкий и иноземный полк и все поляки были в полном вооружении и начеку. Начальникам… удалось разведать, что московиты задумали обман и что-то собираются затеять и что сам патриарх — зачинщик всего мятежа и подстрекает народ к тому, чтобы, раз в Вербное воскресенье мятеж не состоялся, поднять его на Страстной неделе. Узнали они также, что все князья и бояре держат на своих дворах множество саней, нагруженных дровами, дабы, как только начнется смута, вывезти их на улицы и поставить поперек, так что ни один всадник не сможет проехать по улицам, и поляки не смогут выручить друг друга, так как они рассеяны в разных местах по городу»{315}.
Итак, с точки зрения Буссова, Гермоген — зачинщик восстания.
