Раиса Кузнецова - Унесенные за горизонт
Пришлось вернуться. Нагрузилась вещами и так, мелким шагом продвигаясь с тесной толпой в душном тоннеле, вышла наконец на платформу, где стоял эшелон. Вагоны подали пассажирские, на что никто из нас даже и не надеялся. Заведующая книжной редакцией Клара Ефимовна Фастовская с сестрой шли первыми, они заняли среднее купе, куда пригласили меня и супругов Берлянт.
Поезд на Свердловск
Вагон начал обживаться ― рассовали по полкам вещи, на столиках появилась еда, кто-то в соседнем купе спросил, будет ли чай; сделалось душно. Я сняла пальто и села у окна. На улице уже рассвело. По перрону все еще семенили мелкой побежкой скособоченные тяжелой поклажей эвакуанты. И вдруг ― Алеша. Подумала ― галлюцинация. Лицо, загородив свет, прильнуло к стеклу. Я вскочила и, спотыкаясь о неубранные из прохода вещи, выбежала на платформу:
― Алеша!
Через секунду я зависла над асфальтом в крепких объятьях. С ноги свалилась туфля, и, опасаясь, что ее куда-нибудь отфутболят, я робко попросилась вниз.
― Боже, как же ты меня нашел? У нас срезали все телефоны! ― сказала, ощупью возвращая обувь на место.
― Забежал к тебе, а мне сказали, что взяла вещи и ушла. Я домой. Созвонился с товарищем, и мы решили, если не устроимся с эшелоном, идти пешком до Горького. И всю ночь просидели в тоннеле, в том, что ближе к метро. А утром слышу, ― продолжал Алексей, ― приглашают профсоюзников. Решил искать. И, как видишь, нашел!
― Поедешь со мной? ― спросила я.
― Конечно!
― У нас берут людей строго по списку, за этим следит староста вагона...
Вдруг невдалеке от нашего вагона я увидела товарища Брегмана. Помахала ему рукой.
― Это начальник нашего поезда, ― пояснила я Алеше и потянула его за руку. ― Пошли! Он хорошо ко мне относится. Надеюсь, не откажет!
― Успели? ― спросил Брегман, улыбаясь.
― Товарищ Брегман, у меня личная просьба! Разрешите вместе с нами поехать писателю Мусатову
― Не могу, ― у них свои эшелоны, а у нас каждое место на счету.
― Но я очень, очень прошу вас, он должен поехать вместе со мной!
― А кто он вам?
― Муж, ― выпалила я и с испугом взглянула на Алексея.
― Да, это моя жена, ― подтвердил он.
—Почему же сразу не внесли в списки как члена семьи?
― продолжал допрашивать Брегман.
― Я хотела, чтобы он уехал с писательским эшелоном, он сперва согласился, а потом не решился оставить меня одну...
― Что же делать, если муж... ― Брегман пристально посмотрел на Алешу. ― Поезжайте.
Алеша побежал за вещами ― их сторожил товарищ, а я вернулась в вагон.
― Нашелся мой муж, ― торжественно объявила я. ― Поедет с нами.
― Что ты выдумываешь, ― засмеялась Клара Ефимовна. ― Еще вчера у тебя не было никакого мужа!
― Вчера не было, а сегодня есть, самый что ни есть законный, в списках вагона значится!
― Я могу подтвердить, ― заступился Миша, ― Рая вчера очень о нем беспокоилась. Это замечательно, что он нашелся!
Вошел Алексей с большим крапивным мешком, перевязанным веревкой, с заплечинами, как у рюкзака. Я познакомила его со своими товарищами. Он забросил мешок на полку, сел со мной рядом. Завязался шутливый разговор о том, какая же я скрытная ― вышла замуж, и молчок. Алеша смущенно улыбался, я отбивалась, аргументируя свое поведение желанием проверить прочность отношений.
― Я ведь уже обжигалась ― вот и дую на холодное!
Нашу беседу прервало появление в окне еще одного лица.
Тут уж вскочили все, кроме Алексея, и вышли на перрон. Это был технический редактор издательства Генрих Рогинский. С Берлянтами его связывала многолетняя дружба, основанная на безнадежной влюбленности в жену Миши Асю, сотрудницу газеты «Труд».
Рогинский громко обратился ко мне:
― Хотите, чтоб меня, как еврея, немцы в первую очередь повесили? Вы составляли списки?
Я вспомнила прощальные взмахи платка Эсфири, и в сердце пробрался неприятный холодок.
― К сожалению, не я. А то, что вас не включили, ― безобразие! По приезде будет много работы, а как без техреда?
― В самом деле, ― усмехнулась Клара Ефимовна, ― это невероятное упущение. Как хорошо, что вы пришли! Рая, попросите товарища Брегмана, включить его в список!
― Нет уж, пойдемте вместе, я только что выступала в роли просительницы.
Пошли, объяснили ситуацию, и наше купе пополнилось еще одним пассажиром. Счастливый Рогинский тут же захватил боковую полку и улегся.
Эшелон еще долго стоял у вокзала; затем поехали, но радость была преждевременной: нас покатали по окружной дороге, завезли на окраину Москвы, и тут мы простояли остаток дня и всю ночь. Вновь была яростная бомбежка в западной части города. С гневом и страхом смотрели мы на зарево пожаров и слушали глухие разрывы бомб. Под утро 18 октября наш состав наконец двинулся. Замелькали знакомые платформы Казанской железной дороги: Вешняки, Люберцы, Раменское.
Куда нас везут, сколько времени будем ехать, было неизвестно.
Рогинский попросил меня выйти с ним в тамбур вагона:
― Что случилось? ― спросила я.
― Я голоден, ― сказал он. ― Я выехал из Москвы с одной булкой в кармане. Будут нас кормить?
― Не знаю, ― ответила я. ― Но неужели вы можете думать, что мы, ваши товарищи, дадим вам умереть с голоду? Ведь вас уже угощали!
― Да, конечно, но как будет дальше?
Вернулись в купе.
― Товарищи, ― обратилась я к спутникам. ― Неизвестно, будут ли нас в дороге кормить и сколько времени будем ехать!
Поэтому предлагаю все, что у кого есть, свалить в общий котел и питаться, определив норму в соответствии с нашими запасами.
Предложение было принято. Больше всего продуктов оказалось в мешке у Мусатова ― не меньше полусотни различных консервов. А кроме того ― большой чайник и здоровенная кастрюля. Я вложила в пай хлеб, мешок манной крупы, сюда же пошли колбаса и сыр, приобретенные мной во время «великого стояния». Хоть и небольшие, запасы еды оказались у всех, кроме Рогинского.
К вечеру проехали «Куровскую». Что-то нас всех поразило... Ну, конечно! Станция освещена! Значит, закончилась «зона затемнения», догадались мы, и на душе сразу стало как-то легче ...
На длительных остановках Алеша добывал кипяток, и мы варили на костре манную кашу ― это был единственный вид горячей пищи в нашей дороге. Утром и вечером ― консервы с хлебом, который стали выдавать в поезде, иногда с селедкой. Но манная каша особенно нравилась, хотя варили ее без молока и сахара. Рогинский заявлял, что кашу терпеть не может, но все же под общий смех ел, гримасничая, как ребенок. Бегать за кипятком категорически отказался. Мишу не пускала Ася:
