Хьюго Виккерс - Грета Гарбо и ее возлюбленные
Гарбо написала Сесилю в ответ, однако и словом не обмолвилась о Питере Уотсоне. Она начала, как это часто случалось, с перечисления своих собственных проблем. Она вся расклеилась, вынуждена пить всякую гадость и поэтому не собирается ни в какое путешествие. Ей бы ужасно хотелось снова приехать в Англию, а еще она поинтересовалась у Сесиля, не сможет ли тот в августе приехать к ней в Штаты. Кроме того, намекнула Гарбо, не исключено, что в октябре она будет в Париже, хотя, как всегда, это только предположение. А пока она, по всей видимости, отправится со Шлее на юг Франции. Таковы были ее туманные планы. Какая, однако, у нее суматошная жизнь, подвела она итог.
Сесиль тотчас настрочил ответ:
«Дражайшая Миссис Непоседа!
Весьма опечален, узнав, что ваше слабое здоровье мешает вам приехать ко мне. Не стоит принимать слишком много всякой гадости. В таких дозах это вряд ли пойдет вам на пользу. Уверен, что «свежие летние зефиры» и долгие прогулки по зеленым лугам — это то, что вам сейчас надо для поправки здоровья. Как бы там ни было, я дам вам знать о своих планах, которые, должен сказать, меняются едва ли не на глазах…»
Чуть позже летом Гарбо снова написала Сесилю о своих планах, туманно намекнув, что они, дескать, смогут встретиться в Париже после ее путешествия на юг Франции, а затем вместе отправиться в Англию и назад в Штаты. Рам Гопал, который зорко следил за всеми передвижениями Гарбо, докладывал Мерседес: «Из газет мне известно, что твоя Божественная Грета сейчас пребывает на юге Франции, где выпивает с Онассисом (sic!). Она купила просторную виллу на море, недалеко от Сомерсета Моэма. В Лондоне прошел повторный показ лучших фильмов с ее участием. Господи, вряд ли на экран когда-либо придет другая, подобная ей. Она была и остается Божеством».
* * *Гарбо в обществе Шлее поселилась на вилле «Ле Рок» неподалеку от Кап д'Эля. В конце августа папарацци поймали ее в свои объективы на приеме в «Спортивном клубе Монте-Карло», где она сидела рядом с Аристотелем Онассисом, который в середине пятидесятых являлся ключевой фигурой всего юга Франции. Сесиль тоже пребывал в Европе. Он поехал на Капри, затем в Венецию, оттуда 9 сентября вылетел в Нью-Йорк и буквально через пару дней вернулся обратно в Лондон. Он получил письмо, сообщавшее о скором прибытии Гарбо. Как и всегда в подобных случаях, оно содержало специфическую информацию. Гарбо будет в Крильоне 20 сентября — к этому времени Шлее уже вернется в Штаты. С ней же останутся Гюнтеры — они же и будут сопровождать ее в Лондон. Возможно, туда же прибудет Сесиль де Ротшильд. Без пальто, шутила Гарбо, та вполне могла сойти за Сесиля. Все это могло случиться гораздо раньше, чем он предполагал. Из Нью-Йорка Сесиль дал Гарбо в Париж телеграмму, в ответ на которую ему было сообщено, что у Гарбо простуда и ему придется повременить с приездом. Битон позвонил, и, как ему показалось, Гарбо была «явно на взводе». Решив не тратить попусту времени на бесполезные звонки, Сесиль прибыл в Париж. Он застал Гарбо в Крильоне в компании Сесили де Ротшильд, причем вид у нее был «довольно затрапезный» — на лбу пластырь, волосы всклоченные, лицо в морщинах, а комната уставлена полуувядшими цветами и фруктами. Оставшись с Гарбо наедине, Сесиль имел с ней беседу. Он так и не смог от нее добиться внятных ответов, как она провела лето, кроме того, что она постоянно болела и кашляла. Позднее Сесиль, Гарбо и Сесиль отправились в театр, на пьесу Жульен Грин «L'ombre», которая, однако, оказалась на редкость скучной, и они ушли со спектакля после второго акта, а затем пообедали дома у Сесиля. Гарбо призналась Сесилю на следующий день, что его прибытие ее немного взбодрило и она чувствует себя значительно лучше. Затем они отправились по выставкам, позавтракали в «Средиземноморском Клубе» и всю вторую половину дня бродили по антикварным лавкам. Сесиль ехидно заметил: «Для больного человека она наделена просто неистощимой энергией. Где бы ни появлялась Гарбо, вслед за ней всегда тянулся шлейф всеобщего любопытства».
«На Рю-Бонапарт, проходив за ней до этого с полчаса хвостом, к ней подошел какой-то греческий студент, чтобы признаться в своей пламенной любви, а также попросить, чтобы она черкнула ему в записной книжке крест, линию, что угодно. Я еще ни разу не видел, чтобы кто-то так, как он, не мог унять от волнения дрожь — его голос дрожал и обрывался. Должен признаться, что я знаю Грету уже около двадцати пяти лет, и хотя время наложило на нее свой жестокий отпечаток, ее магия все еще здесь — невероятная тайна ее красоты, эта искра, этот смех, эта чувствительность, эта тонкая натура, сам аромат ее красоты… В ее внешности есть нечто театральное, и одновременно она — сама естественность: просто ее естественная тяга к игре не может не проявить себя, и поэтому, где бы она ни появилась, это не может остаться незамеченным».
* * *Под конец их дня в Париже Гарбо ужасно расстроилась, что такси все нет и нет, и начала жаловаться, капризно заявляя, что наверняка слишком устанет и не сможет на следующий день ехать в Англию. И пока бедный Сесиль пытался поймать такси, Гарбо прокомментировала: «Вот видишь, я уже на грани полнейшего упадка сил, вот почему без мадемуазели Сесили никак не обойтись: у нее всегда своя машина и шофер».
Сесилю ничего не оставалось, как и дальше переживать относительно их завтрашнего путешествия, и его наихудшие опасения едва не сбылись. Гарбо выглядела усталой и раздраженной. Она заявила, что ей еще надо вымыть голову, а затем принялась упаковывать вещи. Их отъезд из отеля обернулся сущим кошмаром: на тротуаре столпились зеваки, и Сесиль был вынужден дожидаться, когда же вынесут их чемоданы. Затем они с Гарбо направились в аэропорт: чтобы лишний раз не попадаться на глаза репортерам, решили совершить осеннюю прогулку по близлежащим полям среди тюльпанов и гладиолусов. Солнце и свежий воздух сотворили с Гарбо чудеса — по мнению Сесиля, она вновь стала «юной и гибкой», как в день их первой встречи. В аэропорту все, к счастью, сошло гладко. Ее не заметил никто из окружающих — не было ни единого репортера.
«Мои чувства на протяжении всего путешествия оставались весьма противоречивыми — с одной стороны, я надеялся, что все будет хорошо и ее не станут понапрасну донимать репортеры, с другой — я подозревал, что все это ее не так уж и раздражает, что в душе она, пожалуй, даже рада этому, тешащему ее самолюбие, натиску. Мне казалось, что я умно поступил, организовав наш отъезд так, чтобы он не бросался в глаза. В этот субботний вечерний час представителей прессы можно было пересчитать по пальцам, и как только поблизости появлялись зрители, нам тотчас удавалось улизнуть. Вообще сама затея — перевезти Гарбо из Парижа в Лондон, умудрившись при этом не попасться на глаза прессе — напоминала собой волнующую мистерию. Когда наконец я шагнул к себе домой вместе с Гарбо, чтобы выпить чашку чая, мне уже было не до слов. Я посмотрел на себя в зеркало и увидел запавшие глаза, свидетельствующие о полном нервном истощении. Она же во многих отношениях скорее напоминает мужчину. Она позвонила мне, чтобы сказать: «По-моему, сегодня в полседьмого мы могли бы испробовать один экспериментик». Однако поскольку она говорила по-французски, то поначалу было трудно взять в толк, что она имеет в виду; но вскоре я разгадал ее намеки, хотя и притворился, что не понимаю. Она была в явном замешательстве — толика чопорности с моей стороны была вызвана возмущением в душе ее откровенностью и прямолинейностью, хотя, казалось бы, именно эти качества должны были вызвать у меня уважение».
