Теодор Гладков - Ковпак
…Голос секретаря вернул Сидора Артемьевича к действительности:
— Прошу взять трубку.
— Ковпак слушает!
— Здравствуйте, Сидор Артемьевич! — звонили из ЦК.
— Здоров, друже!
— Как работается, живется?
— Спасибо, потихоньку.
— Читали сегодняшнюю газету?
— Да, грешным делом, не успел. Важные новости?
— Потому и звоню. Новость вот какая — народ выдвинул вас кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. Путивль, Глухов, Середина-Буда, короче, вся Сумщина вас назвала. Поздравляем и просим готовиться к предстоящим встречам с избирателями. Как и положено. Будьте здоровы!
— И вам того же…
Выходит, не забыли его люди, уважают, доверяют ему. Знают, за что он воевал, за что боролся: за Родину, народ, социализм. Ковпак, не помня как, опустил машинально трубку, чувствовал лишь, как гулко и тревожно, словно перед боем, забилось сердце. Так оно билось и весной того же сорок шестого, и в следующем, сорок седьмом году, когда вручали ему депутатские удостоверения Верховного Совета СССР и Верховного Совета УССР. И снова оно учащенно забилось, когда в марте 1947 года депутата Сидора Ковпака единогласно избрали заместителем Председателя Президиума Верховного Совета республики.
ВОТ В ЧЕМ СЧАСТЬЕ…
Недаром говорят, что дети милы доброму сердцу и чужды — злому. Ковпак всю жизнь любил детей, с годами сильнее и сильнее. Тем более что своих детей не было, была лишь острая тоска по ним, так и не удовлетворенная до конца его дней. Ковпаковская любовь к детям — из того же прозрачного источника, что и вся его жизнь. Эта чистая и высокая отцовская нежность была одновременно сурово-требовательной и взыскательной, строгой и неуступчивой там, где недобрые, черствые люди обижали детей, особенно сирот. В таких случаях Дедова мягкость и доброта обращались в жесткость и злость. Метаморфоза, столь присущая цельным натурам.
В приемную Ковпака попадали иногда люди, на совести которых лежал грех растраты денег, отпущенных государством на нужды детских учреждений. Очутившись лицом к лицу с Ковпаком, ни один из них не выдерживал его пронзительно-осуждающего взгляда. С такими Ковпак был неумолим и даже груб. Таким говорил в глаза:
— Вы просите помилования? За что? За то, что совершили преступление перед детьми. Значит, у вас не было совести никогда. Нет ее и теперь, когда просите прощения. На Президиуме скажу, что вам пощады нет.[3]
…Ковпак и дети. Это, пожалуй, целая тема — душевная, человечная, сердечная. К судьбам и просьбам детей Дед относился особенно чутко. Однажды в приемную пришла девочка лет десяти. О том, что ее привело, она рассказала сама, уже сидя в ковпаковском кресле, из-за высокой спинки которого виднелась только макушка детской головки. Дед быстро разобрался в большой беде маленькой посетительницы.
Она сирота, отец погиб, живет с тяжело больной матерью в сильной нужде. Но дело не в этом — она учится в музыкальной школе, ей прочат большое будущее, но о собственной скрипке может только мечтать. Сидор Артемьевич задумчиво потеребил клинышек бородки, покачал головой, вздохнул. Нажал кнопку звонка, Вошла секретарь.
— Вот, Наташа, деньги… Бери мою машину, поезжайте вместе на Красноармейскую, там, знаешь, магазин есть такой, «Музыка» называется, и купи ей самую добрую, самую лучшую скрипку. А потом заверните в «Универмаг», купи ей платье, чтобы девочка была как настоящая актриса…
…Идет прием. Среди посетителей подросток. Ковпак смотрит на его утомленное лицо и при всех говорит:
— Детям главное внимание. Начнем с наименьшего, В школу ходишь?
— Хожу. В пятый класс.
— Оценки хорошие?
— Разные бывают.
— Значит, и плохие?
— И плохие бывают.
— Почему же?
— Тяжело мне, дедушка.
— А кому теперь легко?
— Тому, у кого имеются отец и мать.
— Вот как… Значит, твои умерли?
— Нет, отец погиб в партизанах. А мать… Мать в тюрьме сидит.
— За что же?
— За самогон. Но она не спекулянтка. Для дела старалась.
— Какое же это дело?
— Хату нашу немцы сожгли. Жили мы в землянке. Вот и решили построить хату. Самогонку она выгнала для толоки. Вы же знаете, что на толоке без рюмки не бывает. А милиция ее под суд…
— А ко мне зачем пожаловал?
— Выпустите ее, она хорошая,
Подросток заплакал.
— Успокойся, хлопчик, — мягко сказал Ковпак. — Если все, как ты сказал, выпустим твою мамку, но с одним условием — если учиться будешь на одни пятерки.
— Бу-у-ду…
— Ну если так, отправляйся домой и жди свою маму. Да не забудь самогонку ей приготовить.
— Спасибо, дедушка, а самогон, будь он проклят, никогда у нас не будет. Еще раз спасибо… — Подросток направился было к двери, но в раздумье остановился.
Сидор Артемьевич, собравшийся уже пригласить очередного посетителя, ласково спросил паренька:
— Ну что еще? Говори.
То, что услышал Ковпак, было поразительным по честности, чистоте и недетской силе духа:
— Только знаете, в первой четверти я не вытяну на пятерки… Так пусть уж мама посидит еще немного, а я постараюсь и во второй четверти буду иметь «пять» по всем предметам… Можно так?
Хлопчик ушел, а потрясенный старик еще долго задумчиво и печально стоял у стола, словно прислушиваясь к какому-то ему одному слышному голосу…
— …Кто добро забывает, тот сам зла стоит! — не раз говорил Ковпак, имея в виду вполне конкретных людей и вполне определенные факты. В первую очередь — нечуткое отношение некоторых руководителей к нуждам людей, бывших воинов и партизан в особенности.
Среди многих подростков и детей, прибившихся в годы войны к соединению Ковпака, был и двенадцатилетний Саша Петрович.
Мальчуган честно воевал. Послевоенная судьба забросила Петровича в Мурманск. Шли годы. Саша стал Александром Федоровичем, семейным человеком. И хотя никогда не забывал о своем бывшем командире, но все же до 28 августа 1965 года ни разу не обратился к нему за помощью — стеснялся. А подмога требовалась. У Петровичей было очень худо с жильем. Они ютились на чердаке, в холодной комнате без удобств. Из года в год квартиру только обещали. Отчаявшись, мурманец пожаловался Сидору Артемьевичу.
Письмо своего бойца Ковпак немедленно пустил в ход. Председателю Мурманского горисполкома он направил пространное письмо с просьбой помочь партизану. В ответ получил безразличную отписку, что Петровичи получат квартиру в порядке очереди. Такого Дед стерпеть не мог. Тут же он направил в Мурманск второе письмо, на этот раз председателю Мурманского областного Совета депутатов трудящихся:
«В мой адрес как депутата Верховного Совета СССР и бывшего командира Сумского партизанского соединения, ныне председателя Комиссии бывших партизан Великой Отечественной войны при Президиуме Верховного Совета УССР, поступило письмо от бывшего партизана Сумского соединения Петровича Александра Федоровича, а также от бывшего командования Шалыгинского партизанского отряда, где непосредственно служил тов. Петрович А. Ф., в котором сообщается об исключительно тяжелых жилищных условиях, в которых проживает семья тов. Петровича, и выражается просьба об оказании помощи в получении квартиры.
