Ольга Приходченко - Я и ты
И сама несущаяся по бескрайним барханам велогонка, внутри себя, тоже живет на протяжении этих недель своей жизнью. Она – как шумный и веселый, со всеми переживаниями и страстями цыганский табор, который кочует, то здесь, то там ночует, как поется в песне. И ведь так оно и есть. Два-три десятка команд – как два-три десятка семей, объединенных в общину. Каждый день и те и другие разбивают лагерь на новом месте. Вот только с вожаками у них по-разному: у одних он единственный – цыганский барон, такой мачо баро, что означает – большой, главный, у других – сход таких мачо в судейских мантиях.
Я старалась вникнуть в эту жизнь, почерпнуть из нее для себя что-то незнакомое и интересное. Жара, на небе ни облачка, только противный ветер несет навстречу пыль, которая, кружась, превращается в небольшие смерчи. Как только завершался этап, журналисты бросались за протоколами, раскрывали свои допотопные машинки, лишь у нескольких человек я видела современную «Эрику», и принимались строчить заметки, которые потом диктовали по телефону в свои редакции. Миша делал то же самое, не вызывая никаких подозрений. А я наблюдала за командным табором. Пока гонщики отдыхали, тренеры самолично, не доверяя никому, готовили им питание на завтра, отваривали несколько кур в одном бульоне, какую-то еще калорийную пищу, заваривали крепкий чай, все это разливали по термосам. Хватало хлопот с велосипедами механикам. Но больше всего работы у врачей и особенно у массажистов. Как у них руки не болят! А у самих ребят вены на ногах вспухшие, как у лошадей, а они – молодцы, улыбаются, обмениваются впечатлениями про отрывы, проколы, спурты, падения. Я после каждого завала долго не могла прийти в себя. Скрежет велосипедов, смятые рамы и рули, колеса восьмеркой, содранная кожа на бедрах и локтях, кровь, а им все нипочем. Это же какое надо иметь здоровье, чтобы справиться с этапом! Не прогулка на свежем воздухе, нервы все время как натянутая струна.
Для мачо в судейских мантиях и другой обслуги специально выделяют несколько легковушек, помимо техничек, непосредственно следующих за гонщиками (вдруг срочно понадобится помощь). За одной такой машиной я уже наблюдаю не первый день. Едва, после завершения этапа, она притормаживает, выбрав укромный уголок, подальше от постороннего взора, как тут же к ней подкатывает грузовичок, откидывается борт, в кузов взбирается дородная русоволосая мадам в белом халате и начинается бойкая торговля. Подходят какие-то люди, судя по милой, со смехом, перебранке, ее знакомые. Она быстро что-то им отбирает и бросает в бумажный пакет, и они столь же быстро удаляются.
Меня раздирает любопытство.
– Миша, может, и нам подойти?
– Зачем? Ты что, проголодалась? Пошли проверим, что там у ребят, вчера в Коканде на связь жаловались, не могли с редакциями соединиться, а потом перекусим.
Дворецкий хотел Мише, как комиссару гонки, тоже выделить легковушку, однако муж категорически отказался, обойдемся без нее.
– Как хотите, в любой момент она в вашем распоряжении, только заранее скажите, – предупредил Сергей. – Боечин вот пользуется.
– И пусть пользуется, его дело.
Мы видели, как все местные начальники от спорта вертятся вокруг Евгения, всем хочется попасть на московскую Олимпиаду, ублажают мужика. В «Волге», как у него, конечно, престижно, однако в автобусе для прессы, куда мы перенесли свои дорожные пожитки, легче высидеть этап, все-таки под двести километров каждый. Всем хорошо, кроме меня. Нет, мне тоже удобно, можно ноги вытянуть и походить, если надоело сидеть, а то и прилечь на заднем сиденье. И вообще, как дом родной, приятно. Народ свой, атмосфера добрая, с подначками, шутками-прибаутками, анекдотами. Одно плохо – когда приспичит.
В первый же день я поняла, какую глупость совершила, нацепив на себя эти моднючие джинсы. Для Калининского проспекта они в самый раз, а здесь, когда ни одного деревца до самого горизонта и только ветер перекатывает по барханам колючки, явно не та одежда. Проклятый бабский выпендреж, и кого хотела удивить. Правило: одни налево, другие направо тут не действует. Нет, оно есть, только вот с кустиками, что налево, что направо, беда, редко-редко попадаются. Мужчины заходят за них и спокойно освобождаются от скопившейся жидкости. А мне как быть? Уже глаза лезут на лоб, а я все терплю. Как спустить джинсы, когда некуда скрыться? Теперь только я поняла, почему женщины Востока испокон веков носят свободные длинные юбки. Была бы у меня такая, присела бы, как будто цветочки с колючками собираю, – и порядок. Какого черта обрекла себя на эти муки!
Миша командует: все дружно отвернулись, я захожу за автобус и, страшно стесняясь, выписываю жидкие плоды жизнедеятельности организма после употребления им даже малого количества той самой фруктовой массы. В салоне пир на весь мир, а я боюсь съесть лишнюю скибочку арбуза или дыни, ограничиваю себя, как могу, а слюнки текут, хочется все попробовать. На что-то более серьезное могу рассчитывать лишь к вечеру, когда остановимся в очередном городе, после финиша этапа.
Впрочем, и тогда с этим случались проблемы – и по-большому, и по малой нужде. Мало того, что удобства часто были на улице, так пользоваться ими, вдыхая их аромат, приходилось под Мишиным конвоем, да еще на помощь спешила наша сдружившаяся автобусная компания. Ребята талдычили мужу: и зачем ты взял Ольгу с собой, даже, вроде бы шутя, напугали его, что он и глазом не моргнет, как меня выкрадут и никто никогда не найдет. Черт его знает, в каждой шутке есть доля правды. Я и сама трусила, старалась не отходить ни от Миши, ни от коллектива ни на шаг.
В Андижане нас поселили в гостинице с глиняными полами и единственным туалетом на улице. Мы плотно пообедали, Михаил оставил меня в номере отдыхать, а сам отправился прояснять какую-то спорную ситуацию с судьями, комнату он на всякий случай запер на ключ. И тут мне захотелось, еще немного, и у меня лопнет мочевой пузырь. Что делать? Не на пол же, хотя куда деваться, ничего, до утра просохнет. Елки-палки, у меня же есть целый сервиз с набором пиал, расписанных под узбекские мотивы. Откуда? Сейчас узнаете.
В выходной на гонке нам устроили субботник в каком-то колхозе-миллионере, победителе республиканского соцсоревнования.
Всем повязали через плечо тряпки в виде торбы и запустили на хлопковое поле. С педалями вы, ребята, справляетесь, а вот как справитесь с хлопковыми коробочками, кто из вас самый рукастый и ловкий? Из этих коконов нужно было вытаскивать нежную, как пух, сердцевинку и складывать в полотняную сумку. Согнувшись, как сгибается прыгун в воду, отталкиваясь от трамплина, под нещадно палящими лучами, без единого дуновения ветерка, все сначала еще хорохорились и рванули с песнями типа: «Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка…»
Однако энтузиазм и трудовой запал стал быстро иссякать. Как говорят на моей малой родине, недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Хоть бы глоточек воды! Но колхозные сказали, что воду в поле пить нельзя, совсем развезет и обратно не дойдем. На небе, на наше счастье, вдруг откуда-то выпорхнуло облачко, прикрыло полуденное солнце. Ребята сразу устроили себе перекур. Правда, нашелся один патриот, кажется, из механиков, он принялся всех стыдить. Его, конечно, очень устыдились и послали далеко-далеко вперед, пусть это сейчас звучит, как путь к победе в соцсоревновании.
– Ольга, что-то вы от нас отстаете, – пожурил меня кто-то из спортсменов. И в мою торбу посыпалась добрая половина собранного ими урожая. Паразиты! Получилась уже не торба, а тяжеленный мешок, и я тащила его обратно одна; задержалась, переждав, пока мужчины уйдут вперед, чтобы облегчиться. Сдрейфила, конечно, что осталась в одиночестве, неслась через бескрайнее поле, как лань, боясь потерять ребят из виду.
У какого-то домика, наверное, здесь было правление колхоза, на весах взвешивали все торбы. Моя по тяжести заняла второе место, после того патриота, которого пришлось ждать еще целый час, за ним даже гонец на лошади поскакал. Мероприятие закончили вручением призов. Победные фанфары не звучали, но все-таки было приятно. Мне подарили узбекский чайный сервиз на шесть персон с пиалами. Они – слава и Богу, и Аллаху – теперь выручили, до сих пор храню их на даче, иногда, когда достаю из серванта, то, конечно, тот злополучный вечер в далеком теперь Андижане пробуждается в памяти. А вот блюдо из сервиза держу в Москве и использую чаще – когда по разным праздникам фарширую карпа, выкладываю его на эту тарель с голубым орнаментом, как раз умещается.
Все это, конечно, не мелочи, но и не главное. Я уже со всем смирилась и только наблюдала за местной жизнью из пыльного окна автобуса. Всюду она разная. На улицу, если можно так назвать дорогу, вдоль которой тянулись глиняные хибары, выходили только заборы, тоже из глины, и калитки. Что там за ними – неизвестно, ничего не видно, кроме фруктовых деревьев. И что удивило – ни одного окошка. Чем дальше от Ташкента, тем все реже встречались кишлаки и отары овец. Чабаны с потертыми меховыми мохнатыми шапками на головах были одеты в засаленные халаты, наверное, их носили еще деды или прадеды. Когда взбирались на своих полудохлых лошаденок, их обязательно сопровождали несколько собак.
