Елена Полякова - Театр Сулержицкого: Этика. Эстетика. Режиссура
По призванию своему Бонч — великий архивист, собиратель, спаситель, хранитель рукописей, редчайших книг, писем, записок. И людей. Скольких он спас, покупая у них личные архивы, библиотеки-наследия, гравюры, картины, иконы, альбомы. С 1921 года директор Литературного музея, Бонч превратил «ГЛМ» в хранилище, равное… Британскому музею? Дрезденским собраниям? К тому же сами владельцы этих собраний зачастую получали работу в ГЛМ или в других хранилищах. Им давались пайки, платилось уже не жалование — зарплата. У Сулеров он приобрел многое. Помнил Канаду и как он, не желая того, перебежал Сулеру дорогу своими записками о духоборах. Тонкое лицо, темные брови, седая бородка, сильные очки, строгий темный костюм — таков знаменитый директор Литературного музея, верный памяти жены и жизни единственной дочери — Лелечки.
Елена Владимировна носит двойную фамилию, которая звучит как тройная: Бонч-Бруевич-Авербах. Муж ее — тезка Сулера, Леопольд Авербах. Родной внук нижегородского часовщика Свердлова. Родной племянник Якова Михайловича Свердлова и Зиновия Алексеевича Пешкова. Помните? — Арзамас, Сулер поет на чердаке, Зиновий помогает ему пилить-строгать. Красивый, ловкий «Зинка» — крестник Горького, давшего ему свою фамилию и отчество, ведь православный Зиновий Пешков не подвергается ограничениям «черты оседлости». Его в 1900–1910 годах на родной нижегородчине, в столицах знают как приемного сына Пешковых. Его будут знать как блистательного полководца — генерала, героя французского Сопротивления, соратника Де Голля.
Леопольд Сулержицкий — старший приятель, покровитель «Зинки» — Зиновия. Леопольд Авербах — «Зинкин» племянник. У Леопольда есть еще сестра Ида. Она замужем за Генрихом Григорьевичем Ягодой. Бончи — Авербахи — Свердловы — Ягоды в ближайшем родстве-свойстве между собой. Владимир Дмитриевич, естественно, получает для своего музея, для своего ЦГАЛИ — архива литературы и искусства, щедро-непрерывные субсидии. Обращается к родственнику: «Дорогой Генрих Григорьевич», перечисляя людей, у которых нужно купить рукописи Пушкина или рисунки Лермонтова. Получает сам кипы благодарственных писем, в том числе от Ольги Ивановны Поль-Сулержицкой за покупки у них, за внимание.
Одновременно Авербаха дружно ненавидят члены всех группировок Союза писателей, ведь это он придумал презрительный термин-«попутчики» для Пришвина, Булгакова, Всеволода Иванова, словом, для писателей — не членов партии большевиков. Он же часто и безжалостно передвигал их из «попутчиков» в категорию «врагов народа». Тогда все кончалось в лучшем случае лагерем, чаще же — расстрельной ямой. Литераторы поздравляли друг друга, узнав об аресте Авербаха. Одна участь у Ягоды, Авербаха, Иды Свердловой. Елена Бонч-Бруевич-Авербах находится в ИТЛ, то есть в исправительно-трудовом лагере, в Вятско-Уральских лесах, где отбывал когда-то свой срок Владимир Галактионович Короленко. Из лагеря она пишет, пишет новому наркому НКВД Николаю Ивановичу Ежову: «Все мое существо было отдано партийной работе». Отец ее — до конца жизни на своей партийной работе. В Темниковский лагерь шлет дочери продуктовые посылки. От себя ни разу Ежову не напишет. Не попросит за Леленьку Сталина — знает, что бесполезно, что лучше не напоминать свою фамилию.
Адресат, к которому Владимир Дмитриевич обратится с напоминанием о совместной работе, с мольбой о смягчении участи Леленьки, скорее всего обрубит напоминания и сами жизни. Авербах же, по официальным данным, получил приговор, уже исполненный, — расстрел.
Но вот совсем недавно, в журнале «Вопросы литературы» за май-июнь 2002 года, опубликовано переложение записок человека, вышедшего с Колымы во время «оттепели». Идет рассказ о том, как жил и погибал рядом с ним человек, называвший себя Авербахом. Привести этот рассказ невозможно, на такой смеси ломаного русского, еврейского, украинского языков он написан. Даю короткий пересказ.
Ссыльные работают на морозе в любую погоду. Ночуют в развалюхе, даже не на нарах, на кое-как сбитых досках; иногда им швыряют мерзлый хлеб, иногда забывают.
Авербах рассказывает, как однажды Сталин, вызвав Александра Фадеева и Леопольда Авербаха, приказал им пожать друг другу руки. Рука Фадеева повисла в воздухе, потому что Авербах заложил свою правую руку за спину. Взгляд тигра метнул Хозяин на строптивца и не дал ему быстрой смерти. Вероятно, приказал бросить в лед и забыть. Леленька вышла из лагеря живая. Отец ее до смерти продолжал получать кремлевские пайки и покрывать своих сотрудников, одновременно посылая отчеты об их контактах, даже об анекдотах очередному начальнику по КГБ.
За сотрудниками своего музея Бонч следит неустанно, как за ним самим следили наблюдатели в гороховых пальто. И покрывает их, выдает зарплату, покупает, покупает рукописи, дедушкины письма, бабушкины альбомы[17].
Почему так подробно напоминаю эти биографии? Потому, что Сулеры-младшие произносили «Бонч» — как фамилию верного друга, как «Пейч» или «Сац». Потому, что Сулер связывал Бончей-Пейчей-Сацев — Пешковых-Мартовых и себя — с азартом отреченья от старого мира, свержением золотого кумира.
В лагере, в Казахстане, отбывала свой срок младшая дочь Ильи Саца — Наталья. Старшая, тихая Нина, в девятнадцатом году поехала летом в любимую Евпаторию, туда, за маяк. У поезда молодой парень предложил донести вещички куда надо. Куда надо, к маяку, Нина не дошла. Ее нашли задушенной, поклажа исчезла вместе с носильщиком.
Сестра Ильи Александровича Саца, тетка девочек — актриса Малого театра Наталия Розенель. Славная не артистическим дарованием, но красотой и мужем, для нее писавшим пьесы и киносценарии. Муж ее, всемогущий тогда Анатолий Васильевич Луначарский. По его настоянию подняли на ноги новых, советских сыщиков. Один из них долго ходил по евпаторийским кабакам и «малинам», напал на нужный след. Вероятно, убийцу расстреляли. Тяжесть пережитого осталась у Сулеров-Сацев навсегда.
Хотя Наталья Сац, кажется, действительно не знала страха и сметала все препятствия, если имела свою «сверхзадачу». Не боялась — в 16 лет! — руководить Детским театром в Москве. Играть на сцене, ставить спектакли, составлять программу развития ТЮЗов — театров для детей. Наташу Сац знала не только театральная Россия — театральные Европа и Америка. В тридцатых годах ее имя исчезло из афиш, из программ и рецензий, будто и не было никогда на свете Натальи Сац. Была она в ледяной ссылке Магадана. Там организовала театр, который гастролировал по лагерям. Актеры — лагерники 58-й статьи, как бы шпионы, как бы диверсанты, как бы покусители на жизнь вождей.
