О. ПИСАРЖЕВСКИЙ - Дмитрий Иванович Менделеев
ки, сверкает менделеевский гений. Мы не можем воздержаться от употребления этого слова, хотя сам Менделеев не любил, когда так говорили о нем. Однажды, когда кто-то из его учеников произнес слово «гений» на одном из чествований учителя, Менделеев, как вспоминал потом академик В. Е. Тищенко, «замахал руками и тонким голосом, выражавшим высшую степень неудовольствия, закричал: «Какой там гений! Трудился всю жизнь, вот и гений…»
Он был и гений и труженик: жизнь шла – один прекрасный трудовой подвиг сменялся другим.
«Дмитрий Иванович всегда был как будто в состоянии душевного горения, – писала в своих воспоминаниях Анна Ивановна Менделеева, – я не видала у него ни одного момента апатии. Это был постоянный поток мыслей, чувств, побуждений, который крушил на своем пути все препятствия».
Он не упускал ни одной возможности содействовать укреплению авторитета науки. Во имя этого он, не колеблясь, если бы это понадобилось, пожертвовал бы собой. Он доказал это при своем полете на воздушном шаре, явившемся последним завершением его работ по газам. Его заветное желание все-таки сбылось, но, конечно, не так, как он об этом мечтал, и с приключениями, которые чуть не стоили ему жизни.
Это произошло 7 августа 1887 года, во время полного солнечного затмения. Около Клина, где летом в своем бобловском уединении проживал Менделеев, полное затмение должно было произой- ти в седьмом часу утра и длиться около двух минут. Менделеев деятельно готовился «наблюсти эту редкость». За восемь дней до затмения он получил телеграмму от товарища председателя Русского технического общества М. Н. Герсеванова с предложением сделать наблюдение полного солнечного затмения с аэростата. Техническое общество снаряжало поднятие шара из Твери. Эта мысль пришла известному русскому изобретателю С. К. Джевецкому, который возглавлял в Русском техническом обществе отдел воздухоплавания. В своем рассказе о полете на воздушном шаре, одном из «примечательных приключений моей жизни», как он его характеризовал, опубликованном в 1887 году в журнале «Северный вестник»[62], Менделеев пояснил, почему именно к нему адресовалось Русское техническое общество со своим почетным предложением.
«Техническое общество, предложив мне произвести наблюдения с аэростата во время полного солнечного затмения, хотело, конечно, служить знанию и видело, что это отвечает тем понятиям о роли аэростатов, какие ранее мною развивались».
Менделеев ответил телеграммой: «Тверской газ может дать неудачу просите военного министра отпустить в Клин команду лучшего водородного шара не медля испытаем тогда поеду глубоко благодарен». Джевецкий, который получил эту телеграмму, сразу догадался, почему Менделеев стремился получить в свое распоряжение отдельный аэростат. Из Твери им пришлось бы вылететь втроем, а так он мог быть вдвоем с пилотом, и выгодность усло- вий для высокого подъема увеличивалась. Джевецкий сам хотел залететь как можно выше!
В ночь на 1 августа от секретаря Технического общества В. И. Срезневского Менделеев получил ответную телеграмму, которая его несказанно обрадовала: «Поднятие военного водородного шара из Клина стараниями Джевецкого… устроено, высылка готовится не позже вторника, шар 700 метров легко поднимает обязательного военного аэронавта Кованько, вас и, если разрешите, Джевецкого от Технического общества». С. К. Джевецкий, со своей стороны, тотчас сообщил, что «для обеспечения успеха драгоценного для науки полета и возможности подняться выше» он предпочитает «подняться в Твери со Зверинцевым на шаре Технического общества».
Менделеев немедленно отправился в Клин встречать аэростат. Клинский уездный воинский начальник изумился, когда к нему, ни свет ни заря, явилась ученая столичная знаменитость требовать какой-то воздушный шар. Он, слава богу, и слыхом не слыхал ни о каких шарах. «Тог же самый ответ дал мне и местный исправник, – рассказывал Менделеев, – а уже почтовый и курьерские поезда из Петербурга пришли. Был момент сомнения…» Как ему не терпелось скорее поласкать шелковую оболочку аэростата, потрогать крученые стропы, подергать выпускной клапанок! Кто ему мог в этом посочувствовать? На всякий случай Менделеев поехал на станцию.
Он чуть не обнял начальника станции, который подтвердил, что насчет шара ему ничего не известно, но что на станцию поступило 500 пудов серной кислоты. Ура! В следующей партии должны были, очевидно, притти железные стружки, из которых, путем воздействия на них серной кислоты, будет добываться водород для наполнения шара. «Это убедило, что полет непременно будет». Но убежденность убежденностью, а телеграмму Кованько Менделеев все-таки тут же послал и, дождавшись ответа, гласившего, что «Кованько не отправлялся еще, но отправится сегодня с почтовым или курьерским поездом», чтобы рассеять скуку ожидания, сам поехал в расположенное невдалеке имение Обольяново, где была штаб-квартира физиков, готовившихся к наблюдению затмения.
«Цель моей поездки в Обольяново,-писал он,- состояла, главным образом, в том, чтобы узнать, не могу ли я во время поднятия сделать еще какие- нибудь из наблюдений, мне не приходивших на ум.
Верст 70 проселочных дорог, которые я проехал в этот день, к моему удивлению, нисколько меня не утомили. Это зависело, конечно, от напряжения и возбуждения, при которых усталость, как известно, не имеет места».
На следующий день, на дороге в Клин, Менделеев встретил своего друга, физика К. Д. Краевича. Рассудительный Краевич уговорил его «в момент усиленных хлопот быстрого наполнения аэростата и устройства всех приспособлений лучше не мешать главным действующим лицам».
Но именно это решение для Менделеева было самым трудным из всех. Он героически придерживался его, получая сведения о ходе подготовки шара к полету и от Краевича, и от другого своего друга-художника И. Е. Репина, и от сына Володи – мичмана, который приехал в отпуск на лечение. Никому из близких он не давал ни минутки покоя,этот неистовый человек. И все-таки не выдержал – прибежал к Кованько пошуметь по поводу того, что слишком рано начали наполнять шар.
«Должен признаться, – писал он в своем очерке «Воздушный полет из Клина во время затмения», – что, сделавши вопрос о причине начала раннего наполнения, я изменил своему первоначальному намерению – не вмешиваться в распоряжения лиц, стоящих у дела, тем больше, что главный распорядитель всего дела А. М. Кованько должен был лететь вместе, следовательно, принимал все необходимые предосторожности, и его не следовало расстраивать никакими излишними вопросами и замечаниями. Изменивши раз своему первоначальному намерению, я затем уже больше не изменял ему ни разу, тем более, что мой друг, К. Д. Краевич, вполне согласившись с такого рода образом действия, был подле меня и лишь только видел, что я хочу вступить в технические расспросы, старался меня воздерживать, то-есть возвратить на правильный и условленный способ отношения к делу».
