Дёрдь Гаал - Лист
Но вот объявлено о закладке в баварском городке Байрейте первого камня Вагнеровского храма — театра. И Ференц — первый среди жертвующих деньги на его строительство. Гнев Листа, если он и остался, адресован Вагнеру-человеку, но не композитору. Как ни старался Ференц удержать свой поступок втайне, не удалось. Вскоре приходит письмо от Рихарда с приглашением, а скорее с мольбой: приезжай!
Ференц плачет над письмом, но на торжество по случаю закладки первого камня всё же не едет. Нет, не из гордости. Просто он слишком поздно получил приглашение. Да и устал он от торжественных речей, фейерверков, пушечных салютов.
Вагнеры понимают, что письмецом в несколько строк старых ран не излечишь. Поэтому они садятся в поезд, сами приезжают в Веймар и берут клятвенное обещание Ференца навестить их в Байрейте.
Приходится сдержать слово, и вот он уже бродит среди монументальных стен Ванфрида — изысканного жилища Вагнера. Близится день рождения Листа, и Козима делает всё, чтобы удержать отца у себя на оставшееся до юбилея время. Лишь в самый канун праздника Ференцу удаётся отговориться и уехать под каким-то выдуманным «серьёзным» предлогом.
В Регенсбурге он едет в гостиницу и там проводит ночь на 22 октября. Один. Ни жены, ни друзей, ни учеников, ни близких. Свет маленькой лампадки для чтения падает на страницы «Божественной комедии» Данте. Но он не читает. Он пытается разобраться в своих раздумьях. Сначала его изгнали отовсюду, поставили в число двадцатиразрядных людей, словно хотели испытать: выдержит ли он этот экзамен на унижение? Выдержал, забыл, простил, вернулся снова в Веймар. Но зачем? Разве есть какой-то смысл в существовании веймарского центра, когда теперь есть Байрейт? И сам же отвечает себе: Байрейт никогда не заменит Смотровой башни. Вагнер по сути своей эгоистичен. Не из злого умысла, не из собственного музыкального декадентства. Он эгоист, потому что только в судорожном усилии эгоцентризма он способен перевернуть мир и на его место поставить свой собственный. Это для него единственный способ убедить себя в необходимости отдать всю свою жизнь до последней минуты и капли крови великому замыслу. Его, собственно, не интересует никто на целом свете. Поэтому у него и нет учеников, нет своей школы. Он не верит ни в чьё, кроме собственного, вдохновение, если только оно не питает огонь его души. Байрейт может быть местом, куда собираются вассалы, но не равные ему мастера, способные с ним состязаться. Нет, Веймар нужен! Как символ взаимной терпимости художников и ещё для другой, более «секретной» цели. Байрейт — это неизменная вечность. «Кольцо», «Тристан» и «Майстерзингеры» — единственно возможное совершенство для прошлого, настоящего и будущего. А ведь нужно думать и о том, чтобы рождалось и что-то новое... Сейчас, в это святое мгновение. Может быть, в Венгрии или во Франции, а может, в России или в Италии... Явятся новые силы, желающие жить и творить. По-другому, не так, как мы. Удивительно: революционер Вагнер достиг цели, поднявшись на вершину власти, или, вернее, на кафедру пророка, и мгновенно из силы разрушающей превратился в энергию торможения, стремящуюся увековечить достигнутое. И потому нужен Веймар. Потому! Сам Лист никогда не считал себя судией в последней инстанции, он всегда верил в то, что грядёт. Чувствовал это каждой клеточкой, каждым нервом. И восприимчив он ко всему новому и теперь, уже в старости, точно так же, как полвека назад, когда ещё был учеником «Сенакля», где Гюго провозгласил девиз: «Свобода духа!»
Значит, нужен Веймар. Во имя свободы. В Байрейте ещё и фундамент не заложили, но там уже связали людям руки тысячами законов, догм, мифов, требованиями философии, морали и непреложными условиями творчества. В Веймаре не будет никаких требований, кроме таланта, свободы и открытия, сделанного одним мудрецом, старым аббатом, что не надо бояться будущего!
Вперёд же, навстречу ему!
22 марта 1874 г.
Рим, Виколо де Греци, 43
«Дорогой друг Аугус! При случае, если будет время, вышли, пожалуйста, мне заграничный паспорт с перечислением следующих моих титулов: «Венгерский королевский советник, камергер великого герцогства Веймарского, кавалер высших орденов», а на немецкой странице паспорта попроси указать моё докторское звание и приставку «фон». Одним словом: «доктор Франц фон Лист...»
Паспорт со всеми этими титулами Листу весьма и весьма нужен: в поездах, где он и в старости проводит немало дней, с ним не всегда достаточно уважительно обращаются. Раздражённые таможенники, невыспавшиеся жандармы пограничной службы срывают злобу на тех, кто им ничем не может ответить. Вот и грубят они старику в поношенной сутане. А потому нужен внушительный паспорт — королевский советник, камергер, доктор.
В Веймаре, конечно, не всё так, как ему хотелось бы. Три комнаты — слишком много: опять нужно держать прислугу. С новой экономкой Паулиной Аппель нужно обсудить, чем и как кормить учеников. Занятия музыкой идут в домике садовника.
Но свет прежнего Альтенбурга уже вновь засиял. Приезжает Таузиг с женой — красавицей венгеркой, приезжает молодой пианист Бурранд. Домик садовника очень скоро оказывается тесным. Приходится заниматься по очереди. Если слушать Карла Таузига с закрытыми глазами, кажется, что воскрес юный Лист. Шопен: Баллада ля-бемоль мажор. Когда-то её играл Ференцу сам Фридерик, теперь Ференц передал её дальше — Таузигу. Увы, преждевременная смерть рано уносит и этого талантливого пианиста — когда ему всего тридцать лет.
На премьеру оратории «Христос» в Веймар собираются родные, новые и старые, иногда бывшие, друзья и знакомые: Рихард и Козима, Мария Калергис, Альберт Аппони, Эден Михалович, Корнель Абрани и — с виноватым видом — Рафф. Не выдержав, он бросается на грудь Ференцу и рыдает.
Козима сдержанно высказывается о «Христе». Впрочем, у неё и нет никакого мнения. Всё, что не от Вагнера, для неё в музыке вообще не существует. Но как только Вагнер сказал, что и в этом произведении он нашёл несколько (несколько!) захватывающих моментов — в мелодии, гармонии и даже формировании мифа, — Козина тоже пришла в восторг. Разумеется, в умеренный, тут же пояснив: «Отец не любит преувеличений и ненавидит лесть. А вообще я слишком ничтожна, чтобы хвалить или хулить его...»
Всё реже приходят весточки от Бюлова. Только из газет Лист узнает о его фантастических усилиях: неделями, а то и месяцами он каждый день у дирижёрского пульта, словно хочет весь мир убедить: им незаслуженно пренебрегли. С улыбкой читает Ференц заявления Ганса об его «открытии» Глии ни и Верди. Господи, сорок лет назад Лист уже открыл для себя и для других талант Глинки и нашёл путь к музыке Верди!
