Владимир Буданин - Кому вершить суд
— Это в каком смысле?
— В каком? Да во всех. Человеку нельзя полагаться на доброту других. За себя надо драться…
— Только за себя? — Петр Ананьевич пристально вгляделся в сына. — Ты ни к какой партии не принадлежишь?
— Партий много, отец. И все как будто правильные слова говорят, все как будто за народ выступают. А присмотришься — всякий человек первым делом о себе думает. Вот приезжал к нам один, эсер. Очень сильные речи говорил. Шинель на нем офицерская, погоны полевые. Ребята мои взяли его в оборот: из какой части, мол, где воевал. А он и на фронте-то не был. В университете лекции читал.
— Большевики у вас есть?
— Где их теперь нет? Есть и большевики.
— И что же? Они тоже о себе в первую голову думают?
— Я знаю, отец, ты — большевик. Но душой кривить не хочу. Не во всем я с вами согласен. С чем не согласен? Время трудное, война идет. Хлеба не хватает, с оружием плохо. Царя выгнали, а порядка пока нет. Время такое, что всему народу надо сообща за дело браться. Войну кончать, от голода Россию спасать. А вы сами все желаете перевернуть. Нет чтобы все вместе — одни, сами!
— Интересно! — воскликнул Петр Ананьевич и подумал: «Не так-то он прост, мой сын». Вслух же сказал: — По-твоему, что же, мы хотим продолжения войны, а Временное правительство, меньшевики и эсеры добиваются мира? Они царя выгнали, а мы при сем присутствовали и наблюдали — руки в брюки?
Петр Ананьевич нервно прошелся по столовой, не глядя на сына. А тот сидел с погасшей папиросой во рту, подавленный. Он пошел на войну добровольно, полагая, что для русского человека защита отечества — священный долг. Воевал храбро. Был награжден анненским оружием и Владимиром с мечами и бантами. Политики же сторонился. Ему казалось, что сейчас надо не между собой драться, а попробовать договориться. Не чужие все-таки — свои, русские, православные. И отцу намеревался сказать об этом по-хорошему. А сказал с вызовом, воинственно, ожесточенно. И как это вышло?
Он поворачивал голову, следя за расхаживающим по комнате отцом. В его душе боролись два чувства: впервые в жизни пробудившееся сыновнее чувство и отпугивающее почтение к политическому деятелю, чье имя появляется в газетах, о чьих речах спорят.
Отец остановился, спросил:
— Я понял тебя так: ты пока намерен выждать, не станет ли ясно, кто возьмет верх?
— Не совсем так. — Тон отца, требовательный и холодный, задел Петра-младшего. — Я вовсе не собираюсь оставаться в стороне. Просто не во всем еще разобрался. Слов слышу много, а что за ними, не всегда понимаю. Да и один ли я? У меня в полку, если хочешь знать, некоторые по три раза из партии в партию переходили за весьма короткий срок. По-твоему, это хорошо?
— Я бы не сказал…
— Вот и я думаю, надо все до конца понять и только тогда выбирать, с кем тебе по пути. Этим шутить нельзя.
— Странно, что ты, фронтовик, до сих пор не постиг разницы между большевиками и прочими партиями. Фронтовикам, я полагал, понятно, что если бы Временное правительство и заправилы Совета на деле хотели мира, большевики не стали бы помехой.
— Спорите? — В двери стояла Наташа. — Что вы за люди, мужчины! В кои веки отец и сын встретились и не находят ничего умнее, как спорить. Нельзя ли хотя бы на завтра отложить?
— Завтра нам навряд ли придется поспорить, — сказал Петр Ананьевич и улыбнулся сыну. — Утром уйду в Совет, и как знать, когда возвращусь. А не спорить сейчас нельзя. Верно, Петя?
— Получается, — согласился сын без энтузиазма. Его покоробила перемена в настроении отца, мгновенно повеселевшего при виде жены. — Время такое….
Ужинали рано. Наташа расстаралась — стол по: трудным временам был весьма обильным. В отличие от обеда, за ужином почти не разговаривали. «Кто я для него? — уязвленно размышлял Петр-младший. — Чужой, один из тысяч. А если я еще не большевик, то меня и сыном незачем признавать. Как хочешь, а стань таким, как он желает». А отец припоминал давнее, когда он любил сажать первенца на колени и, наслаждаясь его захлебывающимся хохотом, подбрасывать «удалого ямщика». Вырос Петька, с ним уже не потешишься детскими играми.
Обстановку за столом пыталась оживить одна Наташа. Но ее усилия оставались тщетными. Мужчины отвечали неохотно, а то и отмалчивались, оставаясь хмурыми и отчужденными. К концу ужина за столом воцарилось полное молчание. И когда у входа позвонили, все обрадованно встрепенулись.
Открывать пошла Наташа. Возвратилась она с Федуловым. Гость, в новенькой гимнастерке, с Георгием на груди, картинно поклонился:
— Наше нижайшее честной компании, — и спросил: — А это сын Петра Ананьевича? Угадал?
— Еще бы! — засмеялась Наташа. — Садись есть, пока не остыло.
— Благодарствую, некогда. Я на минутку.
— Садись к столу, — указал на стул Петр Ананьевич. — Надеюсь, у тебя разговор не секретный?
— От кого таиться? Все свои, как я понимаю. — Федулов поглядел на Петра-младшего и подвинул к себе тарелку. — Ну и пахучие щи у тебя, Наташа! Лучше нигде не ел.
— Ешь, ешь, герой!
— А я, товарищи, только что Ленина слушал, — сообщил Федулов. — На митинге в Измайловском полку был. Сказать невозможно, что там творилось! Эсеры пришли со своим Онипкой, бой дать хотели. Так их и слушать никто не стал. Слыхали бы вы, как Ленин говорил! Можно сказать, всему Измайловскому полку мозги перевернул.
— Что же он такого сказал? — спросил Красиков-младший.
— Что сказал? — Федулов поглядел на него с любопытством. — Сами понимаете, всего я не упомнил. А если вообще сказать, то по-нашему говорил, по-пролетарски. Кто, спрашивает, власть в России после революции к рукам прибрал? Буржуи. А чего они хотят? Хотят они, говорит, чтоб своему брату капиталисту жилось не хуже, чем при царе. Правильно? Такое, выходит, на сегодняшний день положение. Должны, спрашивает, солдаты, рабочие и крестьяне-бедняки это терпеть? Не должны! Так что делать? Надо, чтоб вся власть к Советам перешла, чтоб не было полиции, а за порядком и законами следил сам народ, чтоб чиновников царских в шею гнать, чтоб землю помещичью крестьянам отдать. Кто на земле работает, тому и хозяином быть. Верно?
— Это-то верно, — вяло согласился поручик Красиков. — А вот о мире что говорит Ленин?
— О мире? Это я запомнил. Правительство у нас, говорит товарищ Ленин, на сегодняшний день капиталистическое. И у немцев — тоже. И тем и этим война на пользу. Народу от войны достанется голод, смерть, сироты, калеки, а в карманы буржуев набивается золото. Рабочему классу, солдатам, мужикам нужен мир. Потому войну может кончить только то правительство, что рабоче-крестьянский интерес будет помнить. Солдаты-измайловцы и весь прочий народ на митинге товарища Ленина поняли очень хорошо…
