Теннесси Уильямс - Мемуары
Дональд Мэдден и Анна Мичэм играли в ней главные роли и были великолепны.
На премьеру приезжали мама и Дейкин Мама сказала мне: «Том, пора тебе поискать другую работу».
О Господи, как мне одиноко сегодня утром. Вы понимаете, что я думаю при этом — я думаю, как много я об этом думаю!
Никого, буквально никого после Фрэнки — за исключением нескольких старых друзей.
Это похоже на жалость к себе — человеческое чувство, которого так трудно иногда избежать, хотя оно отрицает гордость.
Я прожил чудесную и ужасную жизнь и не буду плакать по себе; а вы бы стали?
Кажется, я теряю мать. Когда я позвонил ей два дня назад в ответ на ее странное письмо, умоляющее вернуться домой и забрать ее с собой, все равно куда, я сказал ей, что собираюсь в Новый Орлеан и буду счастлив принять ее там; что Дейкин мог бы посадить ее в самолет, а я бы встретил.
— Ах, Том, я только что вернулась из Нового Орлеана. Я лежала там в больнице Диконесса, и у меня жутко разболелось горло из-за того, что я спала под нестиранными простынями. Поторопись домой, в Сент-Луис.
— Мама, я позвоню Дейкину. Где он может быть?
— В своей адвокатской конторе, я думаю.
— Какой у него там телефон?
— Мне придется подниматься наверх, сынок, чтобы найти его, а я не могу ходить по лестницам.
Конечно, я встревожился. Через помощницу режиссера в Коллинзвиле я нашел номер телефона Дейкина. Его секретарша достаточно холодно сказала, что с Дейкином в настоящий момент поговорить нельзя, но я могу позвонить ему вечером домой, к маме, около шести.
В шесть он сам позвонил от матери. Я сообщил ему, что она сказала мне, что только что вернулась из больницы Диконесса в Новом Орлеане, и спросил его, верна ли эта малопонятная история.
Он ответил мне, что она не была в Новом Орлеане, но только что выписалась из больницы Диконесса в Сент-Луисе.
— И как она?
— Очень слаба. Ей трудно ходить.
Потом к телефону подошла мать и еще раз повторила: «Том, приезжай побыстрее».
Я хочу позвонить сегодня ее врачам и попросить отчета о действительном ее состоянии.
Я так был встревожен вчера, что вечером едва мог играть в Новом Театре.
Если отчет врачей Диконесса будет так плох, как я ожидаю, мне придется ехать в Сент-Луис, которого я боюсь, и это в момент, когда сам еле держусь!
Я считаю, что вчера был мой последний выход в «Предупреждении малым кораблям»; мы прощались также с Хелен Кэррол, поэтому я купил пару бутылок шампанского и после финальных поклонов, стоя перед занавесом, объявил публике, что «сегодня было сотое и последнее представление мисс Кэррол в этой пьесе, и мы хотим высказать свое восхищение ее смелой и прекрасной работой». Потом мы все повернулись к ней — и аплодировали вместе с публикой. Когда занавес упал, мы подняли бокалы с шампанским за Хелен и за ее сестру, посетившую вчерашнее представление — и ее ангажемент закончился на доброй ноте, что, по-моему, очень хорошо, потому что работала она очень здорово, несмотря на тяжелые обстоятельства.
Сплетничают, что продюсеры не хотели участия Хелен в постановке и сказали ей, что спектакль закрывается, чтобы добиться от нее заявления об уходе; другими словами, этот уход был прекрасно организован руководством, а я чувствую, что эта маленькая женщина достаточно умна, чтобы понимать это, и что ей больно, что ее место заняла Пег Мюррей.
Я знаю, что жестокая необходимость — основа жизни в театре; в театральном мире нет — или почти нет — места сантиментам. Это точное отражение природы. Любой индивидуальностью безжалостно жертвуют ради старых, как мир, соображений выгоды.
После спектакля я поспешил домой. В подъезда меня ждали Джейн и Тони Смиты, Билли Барнс; мы поднялись в мой «викторианский люкс», чтобы сделать запланированный телефонный звонок возмущенной леди Сен-Жюст Домочадцы, отвечавшие по телефону и в лондонском доме, и в загородном поместье Салисбери, ледяным тоном сообщали нам, что «ее милости» нет дома. Я заметил Тони, что начинаю бояться, что у леди «folie de grandeur»[79] — и он улыбнулся.
Ни мне, ни Билли не удалось дозвониться и в Монреаль — Женевьеве Бюжоль. Я все больше склоняюсь к мысли, что она испугалась «Крика» и Нью-Йорка — и что нам делать теперь, с одним Мерриком и планами выпустить спектакль в конце сентября?
Мы поужинали у Кейси в Гринич-Виллидже, где я слишком много выпил «Марго». По пути домой споткнулся о тумбу, разорвал брюки лучшего своего костюма и разбил колено. Меня начинают сильно пугать эти мои все учащающиеся падения. Колени не успевают заживать.
Мне нужен отдых — и поменьше спиртного по вечерам — чтобы преодолеть растущую усталость, особенно с тех пор, как «преодолеть» стало значить «больше выпить»…
Придя домой, я позвонил маме. Она не сразу подошла к телефону; а сняв трубку, принялась объяснять, что ей «приходится ждать полуночи», чтобы впустить Дейкина и «какую-то чернокожую женщину», которая живет с ним наверху. Это показалось мне совершенно невероятным даже для моего непредсказуемого братца. Я попросил ее передать Дейкину, чтобы он позвонил мне, как только вернется — поскольку она не смогла вспомнить фамилию своего врача.
Дейкин позвонил около полуночи по нью-йоркскому времени. Он посмеялся над обвинениями матери в том, что он живет с «какой-то чернокожей женщиной», дал мне телефон и назвал фамилию маминого врача постараюсь связаться с ним сегодня, чтобы узнать точный диагноз. Дейкин говорит, что она без поддержки может пройти всего несколько шагов — и сознался, удивившись сам — что он с доктором ни разу не разговаривал.
Одним зловещим вечером 1967 года Билл Индж попытался «убрать» меня. Я жил в доме в Хермитс-Глене, под Лос-Анджелесом. В ту странную ночь — приняв таблетки, я уже спал в своей спальне — Райан и еще один парень, которого я буду звать Пэт, подрались. Я проснулся, проковылял в гостиную-кухню, и увидел, что пол залит кровью, а в доме чужой человек, подвергший меня суровому допросу. Мой тогдашний секретарь, из штата Вирджиния, не произнес ни слова, а просто стоял и мыл посуду.
Выяснив, в чем дело, я потребовал, чтобы чужак — как оказалось, это был врач Инджа, посланный им — немедленно покинул мой дом, или я предъявлю ему обвинение в незаконном проникновении в чужое жилище. В конце концов психиатр понял, что ему не удастся ни допросить, ни смутить меня пристальным разглядыванием.
— Позвоните Инджу, — сказал он, — и пообещайте не звонить в полицию.
Я позвонил Инджу, рассказал о том, что произошло в Хермитс-Глене и попросил немедленно приехать и разобраться. Индж высокомерно ответил: «Не могу, я сегодня развлекаюсь».
