Павел Федоров - В Августовских лесах
Зиновий Владимирович встал, снял очки, положил их на карту и прошел до противоположного окна. Остановился, посмотрел на лесные сумерки, погрозил пальцем маячившему перед окном часовому. Тот улыбнулся и, поправив каску, скрылся за стеной. Генерал повернулся к столу. На некрасивом, но вдохновенном лице его тенью лежала мечтательная улыбка.
- Костя! Помнить, на заставе осталась дочка политрука Шарипова?.. Ты тоже, Сергей Иванович, должен ее знать.
- Конечно, знаю. Я же тогда провожал вас вместе с ее матерью. Как это случилось, толком не узнал. Клавдия Федоровна ничего не успела рассказать...
- А я вот знаю! Шура, жена Усова, в момент обстрела решила узлы какие-то связать, осталась с ней и девочка, ну, ее там и ранило. Так и осталась. Вот Костя видел ее после. Жила в польской семье. Вы там обязательно поинтересуйтесь судьбой этой девочки. А у тебя где семья, Сергей Иванович?
- У меня, кроме отца, никого нет, - смущенно ответил Викторов.
- Сколько же тебе стукнуло, душа моя? - спросил Рубцов и, заглядывая в глаза Сергею Ивановичу, остановился напротив.
- Тридцать пять, Зиновий Владимирович!
- И не женился? Ну, это, брат, непростительно! Болезнь, говоришь? К черту твою болезнь! Это тебе доктора ее придумали! Болезнь... Поди, любила какая-нибудь? Да и как не полюбить такого! А ты посыпал голову пеплом: нельзя-де жениться, умру скоро... Знаю я вас таких самоотверженных, свои поступки за геройство считаете, а чувства других для вас нуль!
- Признаюсь честно, Зиновий Владимирович, так оно и было. Заболел, демобилизовался, лечиться поехал. Врачи действительно наговорили таких страстей, куда там женитьба!
- Это, милый, я и тогда знал - рассказывала мне одна женщина. Где она сейчас?
- Агроном. В колхозе работает. Переписываемся...
- Переписываемся... Поехал бы да женился... Не понимаешь, душа моя, как приятно получить письмо от жены, а сынишка пальчик к письму приложит... Эх ты, дядя Сережа! - ворчал генерал.
Он медленными шагами стал ходить по комнате и большими глотками пить остывший крепкий чай. Поставив пустой стакан на стол и порывшись в кармане, Зиновий Владимирович достал маленькую записную книжечку и, листая ее, сказал:
- Возьми у меня адрес Клавдии Федоровны Шариповой. Как только узнаешь там все о девочке, при первой же возможности сообщи матери, понял?
Тепло распрощавшись с офицерами и пожелав им удачи, Зиновий Владимирович подошел к окну. Летний день уже давно сменился ночью.
На западе гулко ударили пушки. Генерал узнал их по голосу и улыбнулся. Повернувшись, он подошел к столу и снова развернул перед собой большую топографическую карту.
Война продолжалась...
ЭПИЛОГ
В один из августовских дней сорок четвертого года маленький Костя поскандалил с бабушкой Франчишкой, назвал ее "драной козой", как она сама часто говорила о себе, и потом, выискивая предлог, чтобы помириться, поднимался на цыпочки и робко заглядывал в окошко. Один раз тихонько окликнул, но ему никто не отозвался. Встав на лежащий возле стены кирпич, он приплюснул нос к стеклу:
- Бабуся, а можно мне до тебя зайти?
Ему пошел уже четвертый год, он понимал, что обидел бабку, и не знал, как ее расположить к себе.
- Нельзя ко мне заходить, - раздался из окна голос Франчишки Игнатьевны. - Раз ты бранишься, так уходи домой. А как только приедет папа твой, я ж ему все про тебя расскажу, какой ты есть озорной мальчишка!
- А когда приедет папа? - спросил Костя.
Каждый день ему говорили, что скоро должен приехать папа, но он все не ехал, и мальчик теперь в каждом военном пытался узнать своего отца.
Вдруг за воротами послышался шум мотора, потом гудок автомобиля. Костя оглянулся. Тут уж, когда машина подъезжала к самому дому, Косте было не до мирных переговоров с бабушкой. Подтянув штанишки, он шариком выкатился на улицу и очутился прямо против дверцы остановившейся у ворот машины. Костя широко открыл рот и часто заморгал глазенками. Вышла на улицу и Франчишка Игнатьевна.
Из машины сначала вылез один военный, высокий и плечистый, с большим пистолетом, затем второй, пониже ростом, в зеленой пограничной фуражке. Костя уже много видел военных за последние дни, не раз они катали его на своих машинах, и он теперь сторожил каждый звук мотора.
- Ты чей, мальчик? - присев на корточки и тревожно всматриваясь темными, блестящими от радости глазами, спросил военный с погонами артиллериста.
- Мамин и бабушкин, да еще немножко тетин да дедушкин, - охотно ответил мальчик.
- А как твоя фамилия, мальчик, и как тебя зовут?
- Да я ж Костяшка Кудеяров! - с особым ударением на букву "р", смело ответил мальчик.
- Сын! - закричал артиллерист и подхватил ребенка на руки.
Стоявшую поодаль Франчишку Игнатьевну как ветром сдуло. Лейтенант-пограничник только заметил, как мелькнули ее башмаки на деревянной подошве и она скрылась в саду.
- Ты знаешь своего папу? Знаешь? - ничего не видя, кроме этого черноглазого мальчика, выкрикивал большой Костя.
- Знаю папу. Вот он, мой папа! - растерянно тыча пальчиком в лоб обласкавшего его офицера, с довольной улыбкой проговорил мальчик и робко прислонился к его горячей щеке.
Прижав руки к груди, у садовой калитки уже стояла Галина и не могла двинуться с места. Из-за ее плеча, чуть пониже ее ростом, выглядывала стройная темноволосая девочка с грустным красивым лицом. Тут же стояли Франчишка Игнатьевна и Осип Петрович.
- Ну, Костяшка, а где наша мама? - продолжая целовать сына, спросил Костя. - Ах ты, маленький!
- Нет, я уже большой! А мама, - вот она, мама!
Не успел Кудеяров оглянуться, как Галина повисла на его плече и сильной рукой вместе с сыном обняла за шею. Высокая, гибкая, она прижималась мокрой щекой и целовала то большого, то маленького Костю, забыв, что рядом стоят Франчишка Игнатьевна, незнакомый лейтенант и мать. Ей как-то странно было видеть крутоплечего офицера в погонах с двумя просветами, со строгими под глазами морщинками. Не было прежнего молоденького лейтенанта в начищенных до блеска сапогах, не было и прежней девчонки Галины, - казалось, что только сейчас она выросла на ее глазах вместе с этим загорелым офицером и черноглазым лобастым мальчишкой, выросла и возмужала.
Кроме Галины и сына, Костя тоже никого не видел, слышал только ее ласковый шепот и чувствовал ее горячее дыхание.
- Папка, у тебя волосы колючие, - напомнил о себе маленький Костя, теребя отцовский чуб.
- А у тебя не колючие? - спросил Кудеяров, поглаживая гладко остриженную головенку сына.
- У бабушкиного порося вот так колючие! - ответил мальчик и заставил всех рассмеяться.
Отдельно, в сторонке, стояла Оля. Она вскидывала большие серые глаза то на Костю, то на лейтенанта в зеленой фуражке. Детская память отыскивала знакомые черты этого лица и находила их, но еще не могла подсказать, где она видела его.
