Имран Касумов - На дальних берегах
На бледном, измученном лице Мехти появилась едва заметная улыбка. Он задумчиво шагал по узкой горной тропе...
- Я устал... - слабо произнес вдруг Вася.
Мехти вздрогнул и велел ефрейтору остановиться. Они осторожно опустили Васю на свежую, влажную от росы траву.
- Я пойду поищу где-нибудь воды, - сказал Эрих.
Он взял фляги - свою и товарища.
- Не задерживайся! - предупредил его Ганс. Эрих ушел. А Ганс, пристроившись чуть в стороне, смотрел на Мехти и Васю и удивлялся про себя тому, как сумели эти два человека победить в единоборстве два десятка немецких солдат. Он вспомнил, как спускались они на мотоцикле по крутому склону, как уходили от ослепительного луча прожектора.
Ганс не понимал, о чем говорит Мехти с Васей, из их разговора он понял только, что они оба - русские.
Когда Мехти поворачивался в сторону Ганса, тот как-то виновато, сочувствующе улыбался ему.
Вася лежал с открытыми глазами. Словно сквозь тонкую, прозрачную кисею видел он упирающиеся в небо вершины сосен. К его израненному исхудавшему лицу, на котором запеклась кровь, прилип песок. А большие голубые глаза были полны желанием жить.
- Зачем ты крикнул на меня там?.. - укоряюще молвил Вася.
Он с трудом выговаривал слова.
- Где, Вася?
- Там, около ямы... Когда мы шли в Триест...
"Он все еще не может забыть об Анжелике!" - с грустным удивлением подумал Мехти. А вслух сказал:
- Так надо было, Вася...
Вася взглянул на него с таким упреком, что Мехти не выдержал:
- Прости меня, Вася.
- Когда ты на меня крикнул... я понял... что она там... - Вася умолк, потом спросил: - Как ты говорил?.. "И у льва и у львицы - повадки львиные"?.. - И снова замолчал.
"Вася, Вася!" - сердцем звал Мехти, а Вася все уходил от него, уходил далеко-далеко, и нельзя было остановить его...
- Вася, послушай, - сказал Мехти, - я знаю: она ведь тебя любила...
Вася прислушивался к словам Мехти, лицо его становилось все серьезнее, задумчивей.
Облака на востоке вдруг разорвались, и солнечные лучи прянули на поляну, скользнули по молодой траве, зажгли на ней тысячи капель росы и ярко осветили лица Васи.
Мехти замер на мгновение и вдруг отчаянно крикнул:
- Вася!
Горы и леса ответили ему печальным эхом.
Вася молчал. Глаза его были открыты; растрескавшиеся губы чуть разомкнулись, словно Вася хотел сказать что-то очень важное, понятое им только сейчас.
В неловкой позе - на корточках, вытянув шею, стараясь не дышать, сидел возле Васи Мехти. Над самыми бровями у него застыли капли холодного пота.
Смотреть на него - окровавленного, в рваной одежде, с упавшими на лоб взмокшими, блестящими волосами - было страшно. Ганс ждал, что вот он сейчас поднимется и, гневный, обезумевший, бросится на Ганса, подомнет его под себя. Ведь этого юношу убили однополчане Ганса. Подошел Эрих с флягой в руках.
Мехти, не отрывая взгляда от Васи, стал медленно подниматься с земли. Растерявшийся Эрих хотел помочь, но Мехти оттолкнул его. Фляга с глухим стуком упала на землю.
- Нет Васи, - прошептал Мехти, как бы обращаясь к самому себе.
Он опустился на одно колено, бережно обнял Васю одной рукой за плечи, а другой повыше колен и, пошатнувшись, выпрямился во весь рост,
Эрих и Ганс подошли к нему помочь.
- Пустите! - сказал Мехти.
И большими шагами, шатаясь, он пошел вперед по тропе.
Ганс и Эрих в нерешительности потоптались на месте и поплелись следом. Тропу пересекал шумный быстрый ручей. Мехти перешел его вброд и, не глядя под ноги, двинулся дальше.
Ганс и Эрих шли рядом с ним, по обе стороны.
Это была удивительная процессия: безоружный, израненный партизан, несущий на руках тело друга, и почтительно эскортирующие его два вражеских солдата.
А день разгорался все ярче. Молодо зеленела трава, пели птицы.
Мехти ничего не видел я не слышал.
Немцы не осмеливались предложить свою помощь, хотя понимали, что Мехти еле держится на ногах.
Неожиданно из-за поворота навстречу им вышли крестьянские девушки - они шли гуськом, одна за другой, с корзинами и кувшинами. Это были те самые девушки, которые принесли когда-то партизанам последние крохи из крестьянских запасов.
Впереди выступала высокая, стройная девушка с большим родимым пятном над губой. Увидев немецких солдат и Мехти с Васей на руках, крестьянки испуганно остановились. Девушка с родимым пятном узнали Мехти и Васю. Она видела обоих в штабе бригады, а Вася несколько раз ночевал в их селе.
Мехтя уже приблизился вплотную к крестьянкам. Девушка колебалась секунду, потом знаком подозвала к себе подруг. Молодые крестьянки остановили Мехти и приняли из его рук Васю.
Они сделали это так властно и так нежно, что Мехти не противился - он покорно разнял руки, посмотрел вокруг бездумным, отсутствующим взором и побрел вслед за девушками. Он был в полузабытьи, и хотя идти ему теперь было легче, он шел, по-прежнему пошатываясь, спотыкаясь... Это состояние, похожее на сон, длилось долго. Впереди пестрели платья девушек, легко покачивалось у них на руках тело Васи, рядом шагали Ганс и Эрих...
У околицы деревни их встретила толпа крестьян. Девушки передали Васю крестьянам.
И опять Мехти, шатаясь, брел по дороге, а впереди качалось тело Васи: его несли уже не девушки, а крестьянские парни-горцы, одни - в ботинках и грубых шерстяных чулках, другие - в сапожках из некрашеной кожи.
Во второй деревушке, состоявшей всего из нескольких хат, Мехти напоили холодной ключевой водой, усадили на покосившуюся скамью под деревом. Ему что-то говорили, но он не слышал.
И снова шли они в горы. Мехти вел под руку незнакомый старик в овчинном жилете.
Васю несли уже впереди на носилках, и был он умыт, причесан, одет в чистую холщовую рубаху с расшитым воротником, обут в новые башмаки.
В селе, прилепившемся к голым скалам, сделали привал. Около Мехти сидели все тот же незнакомый старик и несколько парней: слышались приглушенные голоса. Он послушно опустошил кружку с вином, чьи-то прохладные руки перевязали ему кровоточащее ухо. А когда они вышли из села, Мехти увидел, что на груди у Васи покоятся большие белые цветы - дары рано пробудившейся от зимнего сна земли.
Потом Вася лежал на земле; вокруг было очень много людей; гремел ружейный залп; потрясая сжатыми кулаками, говорил Ферреро, а потом не выдержал - отошел и стал сморкаться в огромный клетчатый платок. Говорили и другие: крепыш-болгарин, огненно-рыжий Маркос в остроконечной шапке, сдвинутой на затылок; негр Джойс - он совсем не знал Васю и все же волновался, как никогда прежде. Это было первое большое горе в его новой жизни: погиб товарищ по борьбе...
Сзади Мехти кто-то, закуривая, чиркнул спичкой; он обернулся: доброе и мягкое лицо Сергея Николаевича было печально; он судорожно затягивался папиросой, полные щеки его чуть дрожали.
