Алексей Лосев - Алексей Федорович Лосев. Раписи бесед
1. 12. 1975. После двухмесячного перерыва А. Ф. снова дал мне много заданий, Атеней, Дион Хризостом, Прокл в источниках, из которых нужно почерпнуть что-нибудь интересное для пятого, эллинистического тома эстетики. Боюсь, на отношение ко мне у него начинает распространяться общая ко всем молодым суровость. Аверинцев зазнался и не приходит; Успенский заимствует у Флоренского и Тарабукина; Лотман выбрасывает из публикуемого текста Флоренского то, что уже использовано Успенским; компания вокруг «Литературной энциклопедии» не пригласила Лосева; и ученики к Лосеву приходят, когда некуда деться, а потом его бросают.
По просьбе А. Ф. я прочитал вслух статью Крывелева. «Вы видели его? Он
страшный, как бес», сказала Аза Алибековна. [199] Лосев уточнил подробности отмены крывелевской статьи четыре года или пять лет назад: через дочь академика Константинова, которой рекомендовал Флоренского в ее бытность в посольстве в Египте некий молодой человек переводчик. Этот Крывелев хотел бы вообще уничтожить «Философскую энциклопедию», а ее деятелей пересажать за религиозный цикл.
А. Ф. поправил Крывелева: Флоренский окончил Университет не в 1904, а в 1902 году; он не был практикующим священником, а священство принял «для личного удовлетворения»; нелепо называть его «церковным деятелем», иначе всякую старушонку, которая крестится, ложась в постель, тоже пришлось бы называть религиозным деятелем; и тем более нелепо без всяких доказательств, как делает Крывелев, приписывать Флоренскому «реакционные взгляды». В самом деле, официальная церковь всегда косилась на Флоренского; защита его диссертации продолжалась два дня по 8 часов, и Тареев гремел в кабинетах Духовной академии: «Надо положить конец мистическому гностицизму Флоренского!» Против обыкновения, Святейший синод ни через месяц, ни через год диссертацию не утвердил, и надо было ректору Академии епископу Феодору[200] поехать туда и пустить в ход всё свое влияние и авторитет. А к советской власти Флоренский относится бесконечно лояльнее чем, скажем, Бердяев, который громил ее в «Философии неравенства», чем Ильин и другие. Кстати сказать, друг А. Ф. был на одном заседании ГПУ (именно ГПУ), где удивился присутствию человека в рясе и особенно тому, как некое официальное лицо объявило, что «теперь попросим уважаемого Павла Александровича председательствовать на нашем заседании», после чего Флоренский поднялся в президиум и вел собрание. Вот жалко, заметила тут Аза Алибековна, что вы ничего не записываете: как интересно!
В том исключительность и гениальность Флоренского, что его ни в какую
тесную каморку не заткнешь: он не был профессором немецкого типа, типа Виндельбанда, как Соловьев, хотя был ученейшим человеком; не был богословом в официальном смысле, не был ученым-исследователем. Кем он был? И вообще все они (гении той поры) страшно сложные. Вот например Розанов: тоже невозможно его определить. Это какой-то новый тип человека.
А. Ф. высоко ставит искусствоведческий анализ иконы у Флоренского. Он считает первоклассными и полупроводниковые достижения Флоренского, разделяя, боюсь, распространенное заблуждение.
А. Ф. упомянул о Шестове, которого опять-таки несколько раз слушал, кажется, в 1917 году в Москве в Психологическом обществе, хотя Шестов, собственно, киевский. Шестов был высок, худощав, еврейского вида; говорил остроумно и увлеченно, громя Гуссерля, — обычное занятие в то время. Шестовская антигуссерлиана была напечатана в «Вопросах философии и психологии» под заглавием «Memento mori», помнит А. Ф.
Общий тон, когда А. Ф. говорит на эти темы — у меня чуть не сказалось, об этих древностях, — составляет безусловный исходный вывод о погиблости прекрасного начала века, о безвозвратной смерти его, происшедшей в тридцатые годы; и, как давно уже переживший шок крушения, А. Ф. говорит о содержимом могил спокойно, отрешенно.
1976
11. 1. 1976. — Вы прекрасно выглядите сегодня, Алексей Федорович. — Мой вид… Это сама конструкция организма такая, что вид хороший. Стараюсь меньше работать. Но мысли не дают покоя. Не дает спать напор, который целую жизнь бьется в мозгах и в душе. Додумываю, дополняю, и самые лучшие мысли приходят ночью. Я запутался. Обычно у стариков вырабатывается норма и схема, а у меня нет. То есть есть схема, читать и писать; но и только. А всё это бурлит, постоянно новые идеи. Ложусь то в 12, то в 3 ночи. Когда приходят гости, разговоры продолжаются до часа, до двух. Никакой схемы дня нет.
По дому тоже много работы, у Азы. Раньше люди делятся на дворян и на хамов. Теперешние дворяне тоже имеют домработниц, начиная например с заместителя министра. Но мне — я был всю жизнь хамом — домработницы помогают только на милость победителей.
Вот Соболькова была у меня, потом ушла. Выйти замуж решила, в 50 лет. Я с ней не разговариваю, хотя это и мелко. Я терпеть не могу быть обиженным, но тут я обижен. Я считаю это предательством, у меня с ней была многолетняя дружба. А теперь, они не регистрировались. И я ей так и говорил: «Если ты думаешь, что Мишка с тобой распишется, то ты дура». Этот Мишка, зная, что она в него влюблена как кошка, просто спокойно пользовался ею как бесплатное удовольствие. И прехарактерно, что хотя он ей сказал, «переезжай ко мне», однако не она к нему переехала, а он к ней. В ее маленький домик в Серебряном Бору. Там домик оставлен, хотя вся Москва теперь безумствует в перестройке. Говоришь, против этого возражают? Твои возражатели опоздали… Вот Арбат, уже всё разрушено, все дворики, переулки; генеральские коробки понастроили. Редчайшие особняки сносят. Генералам бы жить в них; но они в бездарные коробки селятся. Гонятся за Нью-Йорком. Только в Нью-Йорке еще до первой мировой войны были здания в 100 этажей, а здесь нет до сих пор. Явно мощи не хватает.
А Миша? Он симпатичный человек. Он по художественным образцам занимается художественным литьем, у него профессорский оклад, так что они живут безбедно. Но он у нее живет потому, что каждую минуту может от нее съехать; а если она бы у него жила, ее не спихнешь.
Но сейчас дело кончено. Сначала мы переживали очень тяжело, потому что много потеряли, но вот уже три года как разрыв. Общественная верхушка, конечно, живет нормально. Всё нормализовано. Ну, другое дело хамы, хам так и должен в своей грязи копаться.
Я могу заниматься и 10, и 15 часов, и круглые сутки могу заниматься, но, видно, природа против. Природа могущественна, но ее порождения ничтожны. Казалось бы, должны быть чугунные люди, железные сердца. Но на этом безбрежном море природы появляются какие-то мошки, которые что-то делают, или ничего не делают, а чаще просто страдают.
