Василий Захарченко - Олег Антонов
Всем известно, что соратник Ленина, пионер электрификации нашей страны, академик Глеб Максимилианович Кржижановский сочинял стихи. Слова знаменитой «Варшавянки» принадлежат ему. До сих пор обнаруживаются новые произведения ученого-революционера, написанные им в тюрьме и ссылке.
А вот строки стихов еще одного ученого — выдающегося советского генетика, академика Николая Петровича Дубинина. Как образно пишет он о величественной реке, где он работал в свое время орнитологом, будучи по наветам академика Лысенко выслан на Урал в годы репрессий за свою приверженность генетике:
На заре Урал мой синий-синий,
Будто сталь Дамаска в серебре.
Изгибаясь, режет он пустыню,
Лебедей скликая по весне.
Интересны стихи Героя Социалистического Труда академика Игоря Васильевича Петрянова — химика, всемирно известного специалиста в области аэрозолей:
Вот эти руки могут сделать все.
Захочешь, целый мир построю ими, —
Вот этими, умелыми, моими…
Ведь эти руки могут сделать все.
Да, эти руки могут сделать все.
А сколько песен написал я ими —
Вот этими умелыми, моими…
Ведь эти руки могут сделать все.
Да, эти руки могут сделать все.
А вот тебя не удержал я ими —
Вот этими умелыми, моими,
Хоть эти руки могут сделать все.
Какая лаконичность и какая поэтическая сила в этих повторах образа всесильных и таких бессильных рук.
И, наконец, стихи еще одного выдающегося ученого — Героя Социалистического Труда, академика Николая Алексеевича Шило. Геолог, он многие годы работал на Востоке и на Крайнем Севере — потому-то литературные произведения его посвящены суровой природе этого края.
Холодный небосвод, и бледная луна,
Негреющее солнце над землей.
Здесь нет деревни, даже нет гумна —
Суровый мир склонился надо мной.
Мне эта мерзлая земля мила,
В пуржистый день, звенящий на ветру,
Когда метель просторы подмела.
Как мать избу, проснувшись поутру.
Невольно хочется задать вопрос:
— Кто же здесь физик? А кто лирик?
Они срослись в едином образе талантливого человека. Это творчество освещает своим светом лик его.
А вот стихи из той же книги Олега Константиновича Антонова. Он назвал их «Шум дождя».
Торопливый шум дождя
Все сильнее, все сильнее…
Только этот шум — не шум —
Это музыка дождя!
Капли падают, текут,
По стеблям, скользя к земле,
По травинкам, по травинкам
Капли прыгают, блестя,
В ручейки соединяясь,
По стволам бегут к земле
И с листочка на листочек —
Это музыка дождя.
Танец жемчуга в ветвях.
Скачут, падают, текут
Под корнями теплой влагой,
Растворяя соль земли.
Шелковистый шум и звоны —
Тише музыка дождя.
Частым гребнем, частым гребнем
Дождь расчесывает ветры.
Лужи черные с тревогой
В небо темное глядят.
…Беспокойный шум капели.
Тихой музыки дождя.
Чувство красоты не изменяет поэту, всю жизнь строившему самолеты.
— Как понять ваше высказывание о красивом самолете? — спросили как-то Антонова.
— Мне кажется, что у нас в авиации чувствуется особенно отчетливо, — ответил Антонов непонятливому интервьюеру. — тесная взаимосвязь между высоким техническим совершенством и красотой. Мы прекрасно знаем, что красивый самолет летает хорошо, а некрасивый плохо, а то и вообще не летает. Это не суеверие, а совершенно материалистическое положение. Здесь получается своего рода естественный отбор внутри нашего сознания. В течение долгих лет складывались какие-то чисто технические, расчетные и экспериментальные, проверенные на практике решения. Располагая этой частично даже подсознательной информацией, конструктор может идти часто от красоты к технике, от решений эстетических к решениям техническим.
По словам Антонова, большое значение в работе конструктора имеет также его художественное образование.
Вот почему умение рисовать, говорит он, так важно для конструктора. Вот почему конструктор, беседуя с конструктором, не расстается с карандашом. Разговаривая, объясняя, он рисует. Несколько штрихов — и идея конструкции становится яснее…
Недаром Дидро, глава французских философов-энциклопедистов XVIII века, утверждал:
«Нация, которая научит своих детей рисовать в той же мере, как читать, считать и писать, превзойдет все другие в области науки, искусств и ремесел».
Как это верно! То, что Олег Константинович во всех тонкостях знал живопись, понимал искусство, явствует из его переписки с командиром французских летчиков эскадрильи «Нормандия — Неман» в 1977 году.
«Глубокоуважаемый г-н Пьер Пулярд!
Сердечно поздравляю Вас с присуждением Вам международной Ленинской премии за укрепление мира между народами.
Пользуюсь случаем поблагодарить Вас за чудесный подарок, который доставил мне огромную радость. Он ценен для меня вдвойне: во-первых, как мастерское воспроизведение одной из ранних работ импрессионистов; во-вторых, как работа нашего большого друга, командира славной эскадрильи „Нормандия — Неман“.
Я очень люблю искусство импрессионистов, совершивших один из величайших переворотов в искусстве, восхищаюсь их стойкостью в отстаивании своих эстетических убеждений, своего видения мира.
В изданных у нас книгах, посвященных импрессионизму (напр., Дж. Ревальда и ряда советских авторов), а также тех, что мне удалось приобрести во Франции, наряду с именами Мане, Моне, Писарро, Сислея, Ренуара, Дега и Сезанна, довольно редко встречается имя Берты Моризо.
Не кажется ли Вам, что, несмотря на относительно скромную роль в становлении импрессионизма, ее произведения, по крайней мере те, что мне удалось видеть, сейчас, по прошествии ста лет, кажутся удивительно современными?
У нас ее работы совсем мало известны. Впрочем, даже в замечательных передачах не упомянуто ни одно полотно Берты Моризо.
Мне кажется, что ее когда-нибудь „откроют“, так, как, например, „открыли“ Яна Вермера Делфтского.
Посылаю Вам диапозитивы некоторых своих любительских работ: „Наша земля“, „Катастрофа“.
С наилучшими пожеланиями, искренне Ваш Антонов».
Антонов горячо поддерживал и никому не известного художника Алексея Козлова, с которым был знаком и творчество которого он высоко ценил.
