К. Осипов - Богдан Хмельницкий
Договорные статьи нарушались и во многих других пунктах. Суммы, поступавшие от сбора податей, оставались фактически в распоряжении гетмана, — в Москву почти ничего из них не передавалось. Еще меньше соблюдался договор в области иностранных сношений Украины: Хмельницкий вел переговоры и заключал союзы, как будто никакой Москвы и не существует, и хотя там неоднократно выражали недовольство по этому поводу, дело от этого не менялось.
Соединение с Московской Русью не было для Украины абсолютным благом. Царское правительство, превратившее Россию в тюрьму народов, искусственно задерживало хозяйственное и культурное развитие Украины. К тому же это правительство и не умело использовать огромные естественные и людские ресурсы обширной империи.
Но, не будучи благом в прямом смысле этого слова, соединение было для Украины исторически прогрессивно, — оно являлось для нее, чересчур слабой, чтобы вести самостоятельное существование, лучшим выходом из положения, в котором она очутилась. И недаром именно тогда в ней пышно расцвела культура: появилось много пьес, поэтических произведений, были созданы летописи Величко, Грабянки, Самовидца, народные думы и т. п.
Но как бы ни были благоприятны условия соединения Украины с Москвой, как бы снисходительно ни смотрело московское правительство на независимое поведение гетмана, факт оставался фактом: Украина сделалась частью Московского государства, пускай планетой в созвездии других присоединенных земель, но все же она соединилась не на федеративных началах, а отдалась в подданство.
Насколько твердо и ясно намечали московские деятели контуры будущих взаимоотношений Московского государства с Украиной, настолько неопределенны были их представления о внутреннем строе этой страны. По словам В. Ключевского, в Москве смотрели на присоединение Украины с точки зрения своей традиционной политики как на продолжение территориального собирания Русской земли, как на отторжение от враждебной Польши обширной области, заселенной русскими людьми. Но московские бояре плохо понимали внутренние общественные отношения Украины и к тому же уделяли им мало внимания. Там не понимали ни розни козацкой старшúны с рядовым козачеством, ни своеобразного положения козачества среди других сословий, ни настроений самого многочисленного украинского класса — крестьянства.
Совершенно естественно поэтому, что, идя вслед за послами Хмельницкого, московское правительство оставило на Украине в момент соединения весь прежний социальный уклад.
Но жизнь и здесь опрокинула букву договорных статей: каковы бы ни были расчеты козацкой верхушки, торопившейся добиться в Москве подтверждения и расширения своих прав, эта верхушка просчиталась. Широкие массы вовсе не были намерены подставлять шею под «обыклые» повинности. Они не желали делать этого, когда Украина входила в польскую систему, а тем более теперь, при переходе в московское подданство.
Крестьяне оставались в прежнем крепостном положении — они обязывались уплачивать барщину и нести оброк украинской шляхте. Но тем не менее присоединение к Москве имело и для них прогрессивное значение. Прежде всего они избавлялись от национального гнета (в вопросах религии, языка и культуры), тем самым они избавлялись от одной из важнейших предпосылок политического гнета. Правда, украинский народ очень скоро почувствовал великодержавный гнет царизма, но он все же никогда не достигал такого ожесточения, как во времена польского владычества.
Что касается экономического и социального угнетения, то, хотя оно и оставалось, власть украинских старшúн была, особенно на первых порах, значительно менее обременительной и тяжкой, чем власть польских панов.
Крепостнические порядки на Украине окончательно сложились лишь к концу XVIII века (в то время как на территории, оставшейся за Польшей — Галичина и др., — эти порядки приняли после 1654 года еще более тяжелую форму). К тому же даже в XVIII веке, когда положение масс значительно ухудшилось под бременем русских и украинских помещиков, оно было все же гораздо менее тяжелым, чем во времена польского владычества: барщина в России составляла обычно три дня, а в 1701 году на Левобережной Украине была официально установлена даже двухдневная барщина, между тем как панщина в польских поместьях достигала шести дней, а пять дней являлись нормой. Кроме того, — и это очень показательно для социально-политических сдвигов, происшедших в положении бывших «хлопов», — крестьянство очень свободно трактовало свои повинности к украинским помещикам и в nepвoe время выполняло их лишь в меру собственного согласия. Характерно в этом отношении заявление Павла Тетери, сделанное в 1657 году. Он привез очередное ходатайство Выговского о пожаловании новых земель; в посольском приказе указали, что Выговский получил уже крупные поместья. На это Тетеря возразил:
— Хотя государь Выговского и братью его пожаловал, только они ничем тем не владеют, опасаясь от войска запорожского.
Вслед за тем Тетеря убедительно просил:
— Чтобы царское величество в войско ни про что про то, кем кто от его царского величества пожалован, объявляти не велел, потому что про то и гетман не ведал; а только де в войске про то сведают, что Выговский с товарищи упросили себе у государя такие великие маетности, и их де всех тотчас побьют, а учнут говорить: они де всем войском царскому величеству служили, а маетности выпросил себе один писарь с товарищи.
Словом, по заключению Тетери, «в войске запорожском владеть им ничем нельзя».
Из этого видно, что в первый момент после соединения козацкая верхушка, мечтавшая о возрождении в стране шляхетского сословия со всеми его привилегиями, оказалась в очень странном положении. Формально она приобретала шляхетские права на имения, но фактически не пользовалась этими правами, опасаясь взрыва возмущения в массах.
Выше отмечалось, что реестр в 60 тысяч на деле не соблюдался, реестровых козаков насчитывалось более 100 тысяч. Их-то и опасались новые помещики.
Старшúны предпочитали прятать получаемые в Москве грамоты на поместья в ларцы, и население деревень и городов продолжало мирно жить, даже не подозревая, что над ними появился новый хозяин.
Польское правительство тотчас поддержало бы претензии помещиков, вооруженной рукой помогло бы им осуществить «ввод во владение». Москва же не вмешивалась в эти дела: отчасти потому, что на первых порах вообще предпочитала не касаться неясного ей внутреннего уклада Украины, отчасти же потому, что не хотела возбуждать недовольство в украинских низах. Сколько бы привилегий ни получали старшúны и духовенство, они были в некотором отношении менее надежными подданными, чем крестьяне и мещане, всегда тяготевшие к Москве и добившиеся в результате соединения если не формального, то фактического улучшения своего положения. Поэтому правительство соблюдало нейтралитет, а без его поддержки права новых помещиков часто оставались на бумаге.
