Александр Бубнов - В Ставке Верховного Главнокомандующего
Продолжительная и кровопролитнейшая во всей мировой истории война, вызвавшая огромную напряженность духовных и материальных сил, понизила вообще моральную устойчивость боровшихся народов и их армий.
Но, нужно правду сказать, это в большей степени, чем кого-либо, коснулось нашей родины и русской армии; причиной тому были обстоятельства внутренне-политического характера и в частности, как результат крупных пробелов в воспитании народных масс в духе сознательной и горячей любви к родине.
В общем же, однако, нужно признать, что русская армия начала 1917 г., прочно державшая свыше чем 1000 вер. фронт, представляла внушительную силу и могла быть использована не только для продолжения пассивной обороны, но и для наступления, что, при наличии упомянутых выше огромных технических средств, сулило успех.
Дабы закончить так затянувшуюся, перешедшую на истощение и медленное обескровление народов войну, нужно было той или другой из борющихся сторон— союзникам или центральным державам — напрячь все усилия и нанести врагу последний и всесокрушающий удар.
И тот удар, который готовилась нанести вместе с союзниками Россия, был бы более чем вероятно роковым для Германии.[3]
Однако события конца февраля и начала марта — вспыхнувший и охвативший нашу родину революционный пожар не только сжег большие ВОЗМОЖНОСТИ на победоносное окончание войны[4], но и разрушил грандиозную, созданную веками и многими, многими поколениями русского народа величественную храмину Государства Российского…
III
Около 20-х чисел февраля в Ставку прибыл после продолжительного отпуска нач. штаба Верховного Главнокомандующего ген. Алексеев. Он провел несколько месяцев в отпуску в Крыму и, не закончив полного курса лечения, поспешил в Ставку, ибо приближалось время весенних операций.
Серьезная, изнурительная болезнь все еще мучила его. Температура временами доходила до 39–40°.
В его отсутствие должность нач-ка штаба исполнял ген. Гурко.
Помощником нач-ка штаба был ген. Клембовский.
Впервые тревожные сведения о волнениях в Петрограде начали поступать в Ставку 24 февраля. Особого значения им как-то не придавали.
Кстати, здесь необходимо сказать несколько слов вообще о настроении офицеров Ставки и именно тех кругов, с коими я соприкасался.
Внутренне-политическая напряженность, охватившая широкие общественные круги страны незадолго до революции, не могла, конечно, не повлиять в той или иной мере на психологию офицерства армии, в частности, и в большей степени, офицерства Ставки, которое естественно по своему положению было более в курсе всего происходившего.
Не скажу чтобы часто, но все-таки были разговоры и суждения на политические темы, являвшиеся отзвуком тогдашних общественно-политических настроений..
Из Петрограда доходили слухи о могущих быть «крупных переменах наверху» и даже о «дворцовом перевороте» и т. п.
Однако о возможности революционного взрыва во время войны не допускалось и мысли.
В течение 25 и 26 февраля были получены более тревожного характера телеграммы от Гл. Начальника Петроградского военного округа ген. Хабалова и Председателя Государственной Думы Родзянко.
Сообщалось, что 25 февраля в Петрограде начались волнения, выразившиеся в демонстрациях и вооруженных столкновениях населения с жандармерией и полицией в разных частях города, и что в этот день забастовало 240 000 рабочих.
Родзянко в своей телеграмме на имя нач-ка штаба Верховн. Главнокомандующего для доклада Государю уже указывал на критическое положение страны, находящейся накануне полного краха.
«России, — телеграфировал Родзянко — предстоит заключить позорный мир. Единственное спасение, единственный выход из создавшегося положения, это — назначение лица, облеченного доверием страны во главу Правительства, с предоставлением ему полномочий сформировать ответственное министерство».
Копию этой телеграммы Родзянко адресовал и Главнокомандующему Юго-Западным фронтом генералу Брусилову Последний повторил ее в адрес Генерала Алексеева с припиской для доклада Государю, что единственный выход из создавшегося положения, это — пойти по пути, предлагаемому Родзянко.
Таким образом, первым из вождей армии, обратившимся к Государю с просьбой о даровании стране ответственного министерства был ген. Брусилов.
Настроение Ставки и в эти дни еще было относительно спокойное; жизнь шла нормальным порядком; все продолжали выполнять свою работу. Событиям в Петрограде как будто не придавали серьезного значения; их рассматривали как серьезный бунт, но который должен быть подавлен властью. Сообщения Родзянко считали преувеличенными.
Не было заметно, во всяком случае наружно, никаких перемен и в укладе жизни дворца; все шло по установленному порядку и этикету.
В этот день, 26 февраля (воскресенье) Государь был в дворцовой семинарской церкви, и я видел его возвращающимся оттуда в сопровождении барона Фредерикса, Воейкова и генерала Лукомского. Затем Государь приходил в Управление Генерал-Квартирмейстера и принимал очередной оперативный доклад начальника штаба.
Поступившие в течение 27 февраля из Петрограда сведения рисовали уже весьма тревожные картины развертывавшихся там событий. Бунт, по-видимому, разрастался.
С утра 26 февраля начались серьезные волнения в войсковых запасных частях гарнизона Петрограда.
Необходимо здесь отметить, что столица в это время была буквально наводнена сотнями тысяч запасных.
Это был в своем огромном большинстве совершенно сырой, мало дисциплинированный материал.
Это были не солдаты, а одетые в солдатские шинели разных категорий люди, для приведения коих в солдатский вид нужно было и время, и совершенно другая обстановка, и, наконец, что самое важное, достаточное количество хорошего качества обучающего (офицерского и унтер-офицерского) кадра.
Обстановка большого города развращающе действовала на запасных. Регулярные и продуктивные занятия с ними не могли вестись, т. к. на 5000 человек приходилось примерно два-три офицера, да и то в большинстве случаев прошедших только ускоренные военно-училищные курсы или школу прапорщиков, не имевших ни опыта, ни достаточных знаний, и кои сами нуждались в руководстве.
В общем, запасные были распущены, не дисциплинированны, а главное, идти на фронт не хотели.
Это был горючий, быстро воспламеняющийся материал для производства всякого рода беспорядков; это был пороховой погреб, который от брошенной революционной искры и взорвал основной фундамент, на котором держалась наша родина, положив начало всей дальнейшей катастрофе.
