Алексей Карпов - Юрий Долгорукий
Так «черные клобуки» вошли в число противников Юрия. До тех пор, пока он сохранял мир с Изяславом Мстиславичем, это было не так уж страшно для него. Но в том-то и дело, что условия заключенного в Пересопнице мира не устраивали ни самого Юрия, ни его брата Вячеслава, ни тем более их племянника Изяслава, отнюдь не смирившегося с потерей Киева.
«…А С НАМИ НЕ УМЕЕТ ЖИТИ»: БЕГСТВО ИЗ КИЕВА
Войны того времени во многом велись ради захвата добычи. Привезенное из похода имущество — золото и серебро, челядь, скот, кони, оружие, одежды — служило и мерилом княжеской чести, и видимым выражением самой победы — своего рода аналогом византийских «триумфов», и средством материального обеспечения дружины, необходимым условием сохранения ею способности и в дальнейшем выполнять военные, административные и иные функции. Только принимая во внимание все перечисленное, можно понять, насколько болезненно отнесся Юрий Долгорукий к попытке Изяслава Мстиславича вернуть себе имущество, захваченное у него во время битвы под Переяславлем. На словах Юрий согласился принять тиунов своего племянника и оказать им помощь. Однако выполнять свое обещание на деле, кажется, с самого начала не собирался.
Тиуны Изяслава Мстиславича и его бояр в соответствии с достигнутой договоренностью прибыли в Киев «и начата познавати свое». Челядь узнавали «по лицу» и, очевидно, по расспросам; коней и скот — по клеймам, «товары» — по имевшимся на них княжеским печатям и другим имущественным отметкам. Процедура опознания утраченной собственности была оговорена соответствующими статьями «Русской Правды»{226}. И хотя они не вполне подходили для данного конкретного случая, все же было очевидно, что опознание должно быть утверждено княжеским решением. Юрий же опознания не утвердил и ничего из захваченного не вернул: «того всего не управи», по выражению летописца. «Мужи Изяславли» вернулись на Волынь ни с чем.
Понятно, какова была реакция Изяслава. Он немедленно отправил новых послов к Юрию и Вячеславу «с жалобою». Впрочем, обращался Изяслав к одному Юрию: «Тако се, брате, на том есмы хрест целовали, кому свое познаваючи имати. Ныне же, брате, оже хощеши хресту управити (то есть если хочешь крестное целование соблюсти. — А.К.), то дай ны Бог пожити; не хочеши ли управити, а то узрим». А не получив ответа, отправил и второе послание: «…Се же, брата (теперь уже двойственное число. — А.К.), первое есми слал к вам; и ныне любо на чем хрест еста целовала, то управита. Не хочета ли того всего исправити, то я в биде не могу быти».
Последние слова обоих посланий содержали в себе неприкрытую угрозу: волынский князь готов был начать войну из-за своей «обиды».
К этому времени относится и разлад в отношениях между Юрием и Вячеславом. Вскоре после возвращения из волынского похода Юрий «поваби» (позвал) брата «на стол Киеву». Трудно сказать, насколько искренним было его намерение передать брату киевское княжение. Договоренность на этот счет между ними, несомненно, существовала (отправляясь биться с Изяславом, Юрий, как вспоминал впоследствии Вячеслав, якобы говорил: «Аз Киева не собе ищю, оно у мене брат старей Вячьслав, яко и отець мне, а тому его ищю»{227}). Вполне возможно, Юрий и в самом деле готов был уступить старшему брату хотя бы формальные права на престол, оставив за собой фактическую власть над всей Южной Русью. Однако и этой договоренности не суждено было воплотиться в жизнь. По выражению летописца, Юрия «размолвиша» с братом бояре. «Брату твоему не удержати Киева, — вполне резонно заявили они. — Да не будеть его ни тобе, ни оному»{228}. (В Никоновской летописи отказ Юрия от передачи киевского стола брату объясняется давлением на него сыновей: вступление Вячеслава в Киев «неугодно бысть сыновомъ князя Юрьа Владимерича Долгорукого; князю же Юрью Владимеричю не слушающу детей своих, они же начата глаголати бояром отца своего. Бояре же собравшеся и шедша, реша великому князю… И тако бояре возставше, не даша ему воли»{229}.)
В словах бояр была очевидная истина. Без поддержки Юрия слабовольный Вячеслав не мог удержать Киев. Но Юрий и без них должен был понимать это. Да и не похоже, чтобы его легко можно было заставить поменять свою точку зрения. Скорее, бояре лишь озвучили мнение самого Юрия, позволили ему при принятии собственного решения сослаться на то, что он якобы подчиняется чужой воле. Именно так летопись объясняет действия князя: «послушавшю бояр», Юрий вывел из Вышгорода своего сына Андрея и дал Вячеславу вместо Киева Вышгород. Вячеслав подчинился, хотя это решение сильно обидело его. Позднее он будет выговаривать брату за то, что тот обманул его и не выполнил своего обещания: «…а Бог ти помогл, а ты же Киев собе, и еще над темь Пересопницю и Дорогобужь еси у мене отьял, а ты мя тако переобидил, а мне еси Вышегород один дал».
Пересопницу же, бывшую волость Вячеслава, Юрий забрал себе. Сюда он направил на княжение другого своего сына, Глеба, который заодно получил и Дорогобуж. Находясь вблизи границ Волынской земли, Глеб должен был «стеречь» Изяслава Мстиславича, не давать тому возможности неожиданно напасть на Киев. Однако выбор Юрия оказался не слишком удачным. Глеб однажды уже капитулировал перед Изяславом и, по-видимому, сохранил страх перед своим двоюродным братом. Во всяком случае, надежд, которые возлагал на него отец, он не оправдал.
* * *Между тем Изяслав готовился к походу. Его собственные волынские дружины были невелики по численности, но сумели сохранить боеспособность после недавней войны. По-видимому, имелись в составе его войска и польские и венгерские отряды. «Оправяся в хрестьном целование», то есть объявив крестное целование Юрию недействительным из-за его нарушения самим Юрием, Изяслав выступил к Луцку, а оттуда внезапно направился к Пересопнице. Глеб со всеми «товары», то есть с обозом, занимал позиции вне города. Изяславу удалось «изъехать», то есть обойти его, отрезав ему пути отступления. Глеб едва успел сам вбежать в Пересопницу, однако вся его дружина, «товары» и кони были захвачены Изяславом. Лишенный дружины, Глеб не смог защищать город («не бе с ким стояти противу ему», по выражению летописца) и обратился к Изяславу — напомним, своему двоюродному брату — с мольбой о пощаде: «Ако мне Гюрги отець, тако мне и ты отець, а яз ти ся кланяю. Ты ся с моим отцем сам ведаешь, а мене пусти к отцю. И целуй ко мне Святую Богородицю (икону. — А.К.), ако мене не примеши (не схватишь. — А.К.), но пустиши мя к отцю своему. А яз к тобе сам поеду и поклони ти ся».
