Николай Афанасьев - Фронт без тыла
Тогда, путешествуя из госпиталя в госпиталь, удаляясь все глубже на восток, я потерял всякую связь со своими товарищами. Я ничего не знал ни о том, как идут дела в моем полку, ни вообще о том, как воюют ленинградские партизаны. Текли бесконечной чередой госпитальные будни. Еще в Едрово мне сделали операцию: оказалось, что у меня была повреждена пяточная кость. Перевязки. Процедуры. Потом выяснилось, что операция была неудачной. Меня оперировали вторично. И вновь перевязки, вновь надо было учиться ходить сначала опираясь на костыли, а потом, преодолевая боль, без них… Одним словом, в Валдай я возвратился лишь в двадцатых числах марта. Нога еще болела, я ходил с палкой. Получил поэтому приказ отдыхать.
И как раз в эти дни, вдруг, совершенно неожиданно для всех нас, — тяжелая весть: 25 марта 1943 года в Вышневолоцком военном госпитале скончался Николай Григорьевич Васильев.
Гроб с его телом привезли в Валдай, и все бывшие в это время здесь партизаны вышли проводить комбрига в последний путь. Похоронили его в самом центре города, перед зданием Дома культуры. Был траурный митинг. Один за другим поднимались на трибуну люди, говорили о том вкладе в партизанскую борьбу с гитлеровским фашизмом, который внес Николай Григорьевич. С первого дня войны в тылу врага он не выпускал оружия из рук, смело, честно и беззаветно служил народу, который это оружие ему доверил. Мы не скрывали слез. Мы поклялись навсегда сохранить в своих сердцах память об этом человеке стойком солдате Родины, отдавшем за нее свою жизнь и никогда не помышлявшем ни о каких для себя привилегиях, кроме безусловного права бороться против ее врагов.
Сохранились и были впоследствии опубликованы некоторые из писем Васильева к семье. Вот одно из них, к жене, написанное 10 октября 1942 года — как раз в те дни, о которых я писал выше: у Николая Григорьевича были тогда огромные неприятности. Но он ни словом не обмолвился о несправедливости, яд которой отравлял ему душу.
«Здравствуй, Нина!
Сообщаю тебе о том, что я жив и здоров.
За последние два месяца мною и моими товарищами много прожито и вряд ли может повториться в жизни… Только русский народ в борьбе за Родину-мать в состоянии драться и переносить такие тяжести и нечеловеческие лишения. Мы дрались с фашистскими гадами до последнего патрона, до последнего вздоха, но мы вышли победителями.
Я отдыхаю вместе с товарищами. Как только встану на ноги и окрепну, приеду к тебе. Прошу тебя, мать и отца не волноваться за мое здоровье. Ничего страшного не произошло — несколько недель находились в тяжелых условиях, но фашистов били без устали. Немного истощал и простудился, как только поднимусь и окрепну, так скоро буду у тебя.
Температура у меня нормальная, потихоньку начинаю ходить, ноги окрепли. Еще раз прошу тебя, мать и отца не беспокоиться за мое здоровье, силы восстановлю быстро.
Скоро настанет час, когда мы будем вместе.
Твое письмо получил, спасибо.
Ну вот, кажется, все. Ждите! Скоро буду в Оринах.[78]
Целую, Коля».[79]Приехать к жене, работавшей в одном из военных госпиталей, он так и не смог. Не успев излечиться от той болезни, о которой писал, Васильев снова повел свою бригаду в тыл врага…
На траурном митинге была зачитана радиограмма:
«26 марта 1943 г. Мы не имеем возможности сегодня своими руками увить венками и обложить цветами могилу своего замечательного командира, но придет время, эта могила будет святым местом для нас.
Клянемся перед прахом друга и боевого товарища высоко держать честь Второй партизанской бригады. Наш грозный удар по врагу, уничтоживший 608 фашистов в последнем бою, — это боевой салют у могилы нашего любимого Николая Григорьевича Васильева.
По поручению партизан и партизанок 2-й бригады
Рачков, Орлов».[80]Николай Григорьевич ушел из жизни очень рано. Я уверен, что, доживи он до конца войны, — и не было бы среди, ленинградских партизан человека более заслуженного, уважаемого, известного и любимого всеми.
Он не узнал, что Родина отметила его заслуги высшей наградой — званием Героя Советского Союза. Какое безжалостное слово — «посмертно». Пусть же вечно живой будет память о нашем комбриге!
В КОНТРОЛИРУЕМОМ ПАРТИЗАНАМИ РАЙОНЕ
Ежедневно приходил я в опергруппу, чтобы узнать новости о своем полку. За его действиями я следил очень внимательно. А дела там шли, судя по всему, неплохо. Несмотря на потери в частых боях, полк постоянно рос, принимая в свои ряды добровольцев из местных жителей и бывших военнопленных, бежавших из лагерей. В те дни в партизанские полки и отряды стали принимать (разумеется, со всей осторожностью) даже бывших власовцев и полицаев, уже десятками переходивших к партизанам в стремлении искупить свою вину перед Родиной. Отряды стали крупными, численность их доходила до 200–250 человек. Был сформирован еще один, пятый отряд, командование которым принял прибывший из советского тыла П. Н. Новиков. Этот отряд прошел курс обучения, вооружился, а затем был направлен, как говорили в полку, «на практику» — в рейд вдоль железной и шоссейной дорог Псков — Остров. Партизаны разрушали путь, взрывали мосты, нарушали телефонно-телеграфную связь.
Полк вел активные боевые действия. Наши люди громили комендатуры, взрывали склады, устраивали диверсии на коммуникациях. Движение по шоссейным дорогам Новоржев — Выбор — Остров и Порхов — Остров систематически нарушалось. Вражеские автоколонны двигались здесь только под усиленной охраной.
Одной из особенно интересных операций тех дней был налет на вражеский гарнизон в деревне Морозы. Он был произведен в начале февраля и заслуживает, на мой взгляд, отдельного рассказа.
Этому налету предшествовали следующие события. Полк располагался тогда в районе все той же деревни Сево, где я его оставил. Он вел активную диверсионную работу на участке железной дороги Псков — Остров. Одна за другой уходили на задания небольшие спецгруппы, которые по пути к железной дороге пересекали большак на участке между деревнями Морозы и Маршовицы. Вскоре, однако, наши диверсанты стали бесследно исчезать либо несли большие потери: в районе Морозов они часто попадали в устраивавшиеся гитлеровцами засады. Было решено разгромить гарнизон этой деревни ночным налетом.
Несколько суток велась тщательная разведка. Было установлено, что гарнизон состоит примерно из 150 человек, в числе которых 20 кавалеристов; что он имеет на вооружении два или три станковых пулемета и столько же легких минометов; что гарнизон состоит не только из немецких солдат, но и в значительной мере из полицаев.
