Валерий Попов - Довлатов
К тому же появились и неизбежные экономические трудности, которые и привели, в конце концов, к краху газеты. Вся эта история описана Довлатовым в «Ремесле» — как обычно, в совершенно фантастическом преломлении. Герои повести Мокер, Баскин и Дроздов весьма отдаленно напоминают реальных сотрудников «Нового американца» — Бориса Меттера, Евгения Рубина и Алексея Орлова, — а верным Вайлю и Генису в произведении вообще не нашлось места. Нина Аловерт, тоже работавшая в «Новом американце», оценивает ситуацию, думаю, более объективно:
«Конечно, никто в редакции не умел вести финансовые дела. Даже наш финансовый директор Боря Меттер ничего не понимал в американском бизнесе, так я думаю теперь. Последний конфликт, который привел к распаду “ Нового американца”, был связан, насколько я понимаю, с финансовым недоразумением. Боря не знал, куда ушли деньги. Конечно, никто их не присваивал. Просто законы американского финансирования были всем нам совершенно неизвестны».
Однако Сергей уже четко расписал роли в новой, на сей раз «Американской трагедии», и остановить его было невозможно. Все уже нарисовалось в его новом катастрофическом (такие он только и признавал) сюжете: Вайль внешне приятный, но неискренний, Генис — искренний, но неприятный… И это только про его ближайших друзей… об остальных даже страшно подумать! По свидетельствам самых благожелательных очевидцев, именно он был и сценаристом, и режиссером многих газетных склок и упивался ими, как самым ценным, что только может быть. Он сам создавал конфликты и, как опытный «разводила», гневно вставал на защиту им же попранных прав. «И это сгодится!» — отсчитывал его безжалостный счетчик. Довлатов в «Ремесле» приканчивает уже ненавистную ему газету реальным пожаром. На самом деле пожара не было — газету сжег огонь, который бушевал в людях изнутри и никаким брандспойтам был не подвластен. И конечно же — главным «поджигателем» был Довлатов. Он же стал и основным погорельцем. Будь он другим человеком — он мог бы вполне комфортно, и особенно «не поступаясь принципами», работать до сих пор и в газете «За кадры верфям», и в «Советской Эстонии», и даже в «присмиревшем» «Новом американце»… но что бы мы тогда имели вместо Довлатова? А ему был нужен «пожар» — и там и тут! Без пожара жизнь недостаточно ярка! И Довлатов с болью переживает теперь нью-йоркский «компромисс»:
«Дело в том, что мне жутко опротивело все связанное с газетой. Ситуация такова. Нами правит американец Дэскал, еврей румынского происхождения (уже страшно! — В. П.). Он не читает по-русски и абсолютно ничего не смыслит в русских делах. Это — самоуверенный деляга, говорит один, не слушает, отмахивается и прочее. Довольно хорошо знакомый тип нахального малообразованного еврея. То, что он не знает русского языка, — с одной стороны, хорошо. Это дает простор для маневрирования и очковтирательства. С другой стороны, его окружает толпа советников, осведомителей, интерпретаторов и банальных стукачей. Стучат в трех направлениях. Первое — Довлатов не еврей, армянин, космополит, атеист и наконец — антисемит. Это крайне вредный стук, потому что наш босс рассчитывает получать деньги на газету от еврейской организации, и кажется — уже получает. Второе — что я ненавижу диссидентов, издеваюсь над ними и так далее. Третье — Довлатов завидует таким великим писателям, как Эфраим Севела и Львов, и еще — Солженицын, борется с ними, не публикует и так далее. Если б я окончательно разложился в моральном плане, я бы мог говорить боссу что-то вроде того, что Солженицын и диссиденты — главные антисемиты нашей эпохи и прочее. Но это — слишком. Хотя вообще-то я сильно разложился, я это чувствую. Я здесь веду себя хуже и терпимее ко всякой мерзости, чем в партийной газете. Но и стукачей там было пропорционально меньше, и вели они себя не так изощренно. Боря Меттер, например, оказался крупным негодяем. Орлов — ничтожество и мразь, прикрывающийся убедительной маской шизофрении. Он крайне напоминает распространенный вид хулигана, похваляющегося тем, что состоит на учете в психоневралгическом диспансере. Короче, мне все опротивело».
Итак — очередная довлатовская катастрофа, еще один перспективный сюжет. Однако катастрофа — это довлатовская стихия, и всегда он «выносит из огня» что-нибудь ценное, как булгаковский Арчибальд Арчибальдович — балычок. Вот одна из «драгоценностей», вынесенных им из того пламени: «В редакции люди особенно уязвимы, ибо они претендуют на большее, чем газета способна им дать».
Он и сам вышел из того огня сильно обгоревшим — причем сильнее других… ну что ж — это вполне соответствует системе Станиславского. Халтуры Довлатов не прощал ни другим, ни себе. Газета, как и все в его жизни, — была черновиком будущих его сочинений — но каждый такой «черновик» давался нелегко. Тут Довлатов и получил еще одну рану в сердце… а сколько их было уже получено. И сколько еще предстояло получить?
Глава восемнадцатая. Довлатов в «Эрмитаже»
Как ни бахвалился Довлатов тем, что ни разу в жизни не был ни в Эрмитаже, ни в театре, ни в каком другом учреждении культуры — все же с одним «Эрмитажем» судьба его повязала крепко. В какой-то момент своей американской одиссеи Довлатов вдруг ясно осознал, что издаваться ему в Америке в общем-то негде.
Вышедшая в издательстве «Ардис», в городке Анн-Арбор возле Детройта, его «Невидимая книга» так и осталась, в сущности, невидимой, не произведя никакого потрясения окружающей жизни. Он и сам называет это сочинение в самом его начале «записками литературного неудачника». Американский издатель, заинтересовавшийся записками писателя, живущего и страдающего в России, почему-то совсем не взволнован судьбой этого неудачника, ставшего «американским» и живущего теперь в Нью-Йорке. Знаменитый Карл Проффер, который с риском для себя вывез рукопись «Книги» из Советского Союза, теперь, когда Довлатов здесь и вполне доступен, мало интересуются им. Может, Сергей и интересовал его только лишь как «еще одна безымянная жертва режима», а теперь, когда он жертвой быть перестал, — интерес улетучился?
«Однажды после жуткого запоя Вольф и Копелян уехали на дачу. Так сказать, на лоно природы. Наконец, вышли из электрички. Копелян, указывая пальцем, дико закричал:
“Смотрите! Смотрите! Живая птица!”
Увы, я оказался чрезвычайно к этому делу расположен. Алкоголь на время примирял меня с действительностью…»
Подробности этих запоев, пожалуй, по-настоящему интересовали только их — Вольфа, Эдика Копеляна (племянника знаменитого актера) и самого Довлатова. И немногих их приятелей — там, дома. Теперь Довлатову предстояло покорить Америку! Этим — навряд ли. Но — чем? И — кого?
