Галина Артемьева - Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины
— А это мысль, — сказала американка. — Только у меня, кроме тебя, там никого знакомых нет. Впрочем, есть один человек. Лингвист.
И тут она назвала имя и фамилию моего жениха!
И я, наверное, побелела, потому что она просто испугалась и принялась очень нервно спрашивать, что со мной. Я, заикаясь, очень коротко изложила ей всю историю. Вплоть до последних слов тети — «Узнаешь!».
Она была потрясена не меньше моего.
— Он совершил преступление, — сказала она. — Месть — это преступление. Мог просто сказать, что между вами все кончено, мог перестать звонить… Но он устроил тебе капкан… Это преступление. А я тебе сейчас расскажу о наказании.
И она рассказала, что познакомилась с ним и его женой в Будапеште на каком-то лингвистическом конгрессе. Еще в ранние перестроечные времена. К лингвистике мой давний друг с ником Гораций имел такое же отношение, как любой сотрудник известных органов к балету, опере и т. д. и т. п., когда это было связано с поездками за рубеж. Я даже потом узнала, что он вообще — кандидат экономических наук (почему-то). Впрочем, это не столь важно.
Однажды, как водится при знакомствах, заговорили о детях. Американка рассказала о своих, подробно, как она обычно это делала.
— А у вас? У вас есть дети? — спросила она у «лингвиста».
— Да, у меня сын в университете, — очень коротко ответил тот.
Она почувствовала, что что-то тут не то. Что-то у него с сыном не совсем в порядке. И вот решила она, что это наркотики. У них обычно родители так замолкали, если ребенок терял человеческий облик, подсев на наркоту. По доброй американской привычке она решила помочь: у нее был замечательный нарколог в Нью-Йорке, который вытащил очень многих буквально в последний момент. И она подумала: поговорю напрямую, предложу помощь, позову к себе — пусть мальчик вылечится.
Утром она повстречала не Горация, а его жену и с распростертыми объятиями побежала к ней, чтобы предложить помощь их мальчику.
— Если у вашего сына проблема, которая связана с наркотиками, я стопроцентно могу помочь, — начала она и заметила, как растерялась женщина.
— Мой муж сказал вам, что у нас сын студент? — переспросила она. — Это больная тема. У нас был сын. Но он умер, когда ему исполнилось четыре года. Из-за ошибки врачей.
У нее на глазах появились слезы, и писательница долго извинялась и выражала ей свое сочувствие.
Вот такой рассказ.
Тут уж и я остолбенела. Не может быть! Я такого ему не желала! Он же так любил детей — и вот… Я просто пришла в неописуемый ужас от всей этой мистики.
Какая-то американка из Нью-Йорка, которую я знаю всего года два… И у нее единственный знакомый в Москве — и тот… И мы повстречались, а она мне рассказала про наказание…
Это никак в голове не помещалось, никак!
И что еще поразительно: мы с ним много раз могли встретиться: он бывал у нее в ее берлинской квартире! И в Нью-Йорке — там, где мы у нее останавливались! Это невозможно придумать, даже если захочешь: скажут, так не бывает.
В общем, я всю дорогу в самолете в Москву непрерывно удивлялась, ахала и пыталась поместить в голове эти новые сведения.
Но это было еще не все… Наверное, к счастью. Мне, во всяком случае, полегчало. Я позвонила одной даме, которая, я знала, дружила с матерью Горация. Я хотела напрямую у нее спросить, а был ли мальчик? Потому что уж очень не нравилась мне эта история с умершим по вине врачей четырехлетним ребенком. Я не ясновидящая, но иногда я чувствую, где слова живые, а где мертвые, лживые. И ложь исходила не от моей американки.
Я встретилась с этой пожилой дамой и задала ей напрямую вопрос: был ли у ее приятельницы внук? Потому как — вот что мне рассказали…
И она ответила:
— Нет, никакого сына у них не было. Его жена в первом браке сделала аборт и осталась бесплодной. Они бездетны.
Это, конечно, очень жаль, но все же лучше, чем тот драматический вариант, который мне преподнесла писательница из Америки. Жене просто пришлось соврать. Так получалось красивее и жальче, чем просто: «Мой муж сказал неправду, нет и не было у нас никаких детей».
Только совсем недавно я смогла спокойно и хорошо вспоминать наши разговоры, прогулки — все то доброе, что было во время нашего общения с этим человеком.
И я считаю, что мне безусловно повезло и в том, что не с ним связана моя оставшаяся жизнь.
Больно было. Но боль давно прошла.
1967 год. В чужом пиру похмелье
Пятого июня 1967 года произошло знаменательное событие, последствия которого ощущаются и по сей день. Израиль начал знаменитую войну, которая продлилась всего шесть дней и закончилась полной победой Израиля 10 июня. (Противоборствующие стороны: Египет, Сирия, Иордания, Ирак и Алжир.)
Про Израиль мы знали мало. Туда уезжали евреи — да. Но по-тихому. И вестей оттуда почти не доходило. Рассказывали про достижения медицины и кибуцы, это я помню. Но надо сказать, это меня в то время почти и не интересовало. Я не думала, что когда-нибудь попаду в эту страну, не знала — совершенно, абсолютно, при всех своих немалых гуманитарных знаниях и интересах, об Иерусалиме и обо всем, что связано с «землей обетованной». В этой области знаний имелся огромный пробел, который потом с огромным трудом пришлось восполнять.
Мой любимый учебник «Истории античного мира» Коровкина для пятых классов средней школы, который я неоднократно перечитала вдоль и поперек, испытывая исключительный интерес к античности, не содержал никаких сведений об исторических событиях, связанных с Иудеей в целом и Иерусалиме в частности.
Нас обокрали.
Мы учили про Египет, фараонов, про древнегреческие полисы и мифы, про диктаторов Древнего Рима… Но — почти ни слова о том, почему, собственно, делится летоисчисление на до нашей эры и нашей эры. А ведь эту тему — про летоисчисление — пришлось проходить в самом начале курса истории античности. Нас учили отсчитывать по шкале. Вот тут — видите точку? Это нулевая точка. Влево от нее — от одного до бесконечности, по нарастающей — это до нашей эры. А вправо — наша эра. Вот и все!!!! Ха-ха-ха! А то что точка эта — Рождение Христа, об этом ни гу-гу…
Однако сведения как-то просачивались. А как иначе? Чтобы было иначе, следовало запретить посещение музеев, всю русскую литературу (о мировой не говорю), перестать учить читать.
А кстати, странное несоответствие, которое сейчас успешно устраняют у нас в государстве: с одной стороны, нас усиленно просвещали — честно, на совесть учили, а с другой, — надеялись, что мы как-то благополучно минуем некоторые вопросы и пробелы… Не стоило, наверное, учить… Или — имело смысл не врать, говорить полную правду.
