Генрих Сечкин - На грани отчаяния
Все оказалось очень просто. Накануне Яков Моисеевич, проверив вес подарков и убедившись в недостаче, распорядился доложить конфеты в каждый пакетик до нормы, указанной на упаковке. Определенный процент продукции, предназначенной для возмещения усушки, утруски и других потерь, выручил его. Пришлось начальнику прибегнуть к помощи высоких друзей из Наркомата внутренних дел, и однажды на квартиру к Якову Моисеевичу пожаловала милиция с ордером на обыск.
- В соседнем доме произошла квартирная кража. Пропали ценные картины. У нас имеются данные, что вы купили одну из похищенных картин, - объяснили ему.
- Ну что вы? - ответил им Яков Моисеевич. - Во-первых, я неважный ценитель живописи, а во-вторых, я никогда ничего с рук не покупаю.
- А это мы посмотрим. Понятые, заходите! - позвал оперативник в штатском. - Сейчас мы будем проводить обыск. Запрещенные предметы, оружие, наркотики имеются? - спросил он хозяина квартиры.
- Никак нет, - ответил армейским выражением Яков Моисеевич, прошедший всю войну в чине рядового от Москвы до Берлина, трижды раненый и получивший одну единственную медаль «За победу над Германией».
Внимательно наблюдающий за обыском, он вдруг заметил, как у одного из оперативников из рукава на полку с книгами выпал маленький пакетик.
- А это что такое? - взяв пакетик в руку и показывая его всем присутствующим, вопросил страж порядка.
- По-моему, это вы случайно обронили, - наивно ответил Яков Моисеевич.
- Понятые, подойдите сюда! - вскрывая пакетик, нюхая и пробуя на язык содержимое, скомандовал оперативник. Это сильнейшее наркотическое вещество - кокаин. Вы употребляете наркотики? - обратился он к Якову Моисеевичу.
- Ну что вы? - растерянно ответил тот. - Как можно?
- Все ясно. Сам не употребляет, следовательно, хранил с целью продажи. Понятые, подпишите!
Картину не нашли, а Якова Моисеевича увезли в Таганскую тюрьму и посадили в трехместную камеру. Двое сидящих там сокамерников громогласно возмущались несправедливостью Советского строя. Яков Моисеевич скромно возразил, что не строй виноват в их бедах, а лишь некоторые нерадивые руководители. Через несколько дней его вызвал следователь и предъявил обвинение в распространении антисоветской агитации и пропаганде. Свидетелями по делу шли два его сокамерника.
Получив свои пятнадцать лет, бывший директор гастронома прикатил на Колыму и поселился в сей приветливой обители. Начальник лагеря, лично убедившись в порядочности и скромности Якова Моисеевича, назначил его заведующим библиотекой, а затем по совместительству и заведующим клубом. С утра Яков Моисеевич обменивал книги, а также разносил по баракам письма и подписные издания. Когда все уходили на работу, начинал мыть полы в библиотеке и клубе. Окончив уборку, принимался приводить в порядок обветшавшие книги. По возвращению бригад с работы вновь выдавал книги и наконец после ужина вступал в должность заведующего клубом. Он организовывал различные викторины, самодеятельные концерты, различные интеллектуальные игры и показы кинокартин.
Завершив под покровительством Мороза роскошный коммерческий ужин, я направился в клуб. Подойдя к клубу, увидел Якова Моисеевича, который, встав на табуретку, аккуратно прилаживал очередной плакат на стену здания.
- Яков Моисеевич! Я хотел бы поиграть на гитаре! Мне сказали, что в клубе есть.
- Это вас привезли с Будугучака? - спросил он. - Наслышаны о вашем полете. Говорят, с того света вытащили! Как вас зовут?
- Секой кличут.
- Клички только у собак. Имя вам дали родители?
- Ну, Генрих, - сконфузился я.
- Так вот, Генрих, у вас такое красивое имя, а вы используете кличку. Хотя, многие здесь так делают, но мне это трудно понять. Так какая гитара вам нужна?
- Обыкновенная.
- Есть гитары шестиструнные, а есть семиструнные. Вы на какой играете?
- Я пока только учусь. На семиструнной.
- Когда человек находится в заключении и имеет желание учиться чему-либо - это прекрасно! Пойдемте со мной! - сказал он, слезая с табуретки.
Несколько шокированный изысканной речью Якова Моисеевича, я последовал за ним. В клубе была идеальная чистота. В зале небольшая сцена, занавес, скрепленные ряды стульев. В одной из комнаток за кулисами на стене висели четыре гитары.
- Выбирайте, Генрих! - предложил Яков Моисеевич. - Кстати, у меня в библиотеке где-то есть самоучитель игры на гитаре. Если хотите, я вам найду.
- Конечно хочу!
Выбрав себе инструмент и уединившись в уголке зала, я уплыл в музыку.
Началась совершенно новая, насыщенная жизнь. Я напрочь забыл, что нахожусь в лагере. Никаких репрессивных действий со стороны начальства. Скорее наоборот, доброжелательность и помощь во всем, что не касается нарушения режима. Мое обучение на полигоне проходило в стремительном темпе. Через неделю я уже совершенно свободно общался с бульдозером без экстренного вмешательства моего преподавателя. Испытывая истинное наслаждение от того, как этот громадный динозавр подчиняется каждому моему движению, я не успевал заметить, как кончался рабочий день. Но и тут я не испытывал разочарования, так как бегом летел на ужин и, наскоро перекусив, ломился в клуб, стараясь не терять ни минуты ставшего драгоценным времени. Яков Моисеевич, перерыв всю библиотеку, разыскал для меня самоучитель, и теперь я часами просиживал с гитарой, гоняя гаммы, арпеджио, аккорды. Единственным неприятным моментом для меня являлся сигнал отбоя. Очень жаль было тратить время на принудительный сон, хотя несправедливо было бы утверждать, что он баловал своей излишней продолжительностью.
Через некоторое время нужда в покровительстве Мороза отпала. Теперь я зарабатывал приличные деньги и мог питаться в коммерческой столовой самостоятельно. Это льстило моему самолюбию. Но были и досадные моменты. Один раз в неделю в клубе крутили кино. Это обстоятельство вынуждало меня в этот день выискивать укромные уголки для своих музыкальных занятий в других местах. Иногда я получал письма от своего стареющего отца. Письма были безрадостными. Зачеты день за три я пока не получал. Для этого нужно было выполнить производственную норму на сто пятьдесят процентов. Нашей бригаде это не удавалось.
Постепенно я начал осваивать другие специальности. Частенько, наполнив бункер породой и разровняв отвалы, я вынужден был сидеть без дела по полчаса. Для меня это стало настоящей пыткой, так как, включив для себя предельно интенсивный образ жизни, я уже не в состоянии был мириться с потерянной минутой. Поэтому, когда возникали вынужденные перерывы, я подходил к мотористам насоса, скруббера, транспортера и в охотку работал на этих нехитрых механизмах. Принимать долевое участие в ворованном золоте я наотрез отказался, чем поверг всю бригаду в откровенное изумление.
