Светлана Бестужева-Лада - Звездные судьбы. Исторические миниатюры
Возможно, это и так, потому что никаких князей Владимирских-Зацепиных, да ещё несметно богатых, в российской истории не было. Скорее всего, это «легенда», придуманная хитроумным князем Никитой Трубецким, дабы соперница Екатерины была, так сказать, материально заинтересована в возвращении в Россию. А потом уже было безразлично, какую сказку станет рассказывать в Европе её «дублерша», лишь бы хоть чуть-чуть походило на правду.
Что же касается «княжны Таракановой», то такой женщины вообще не существовало нигде, кроме страниц литературных произведений. По сути дела это псевдоним дочери Елизаветы, которая могла бы так назваться, не сочти её опекуны более уместным титул княжны Владимирской. Но этот образ получил куда большую популярность, чем две живые женщины, послужившие его прототипами.
История фантастическая, неправдоподобная, просто предназначенная для того, чтобы о ней писали романы. Но ведь это было на самом деле. Трудно только отделить вымысел от правды. Настолько трудно, что иногда приходит в голову: а что, если Алексей Орлов был прав, и монахиней Досифеей стала именно его возлюбленная, а не неведомая ему миссис Ли, в девичестве княжна Владимирская-Зацепина?
Может быть, подлинной дочери Елизаветы на самом деле и не было? Просто на долю одной женщины выпало сразу три судьбы?
Девка Гамильтон
В 1783 году княгиня Екатерина Романовна Дашкова — президент Российской Академии наук, — просматривая счета, обнаружила, что ежегодно отпускается огромное количество спирта на нужды кунсткамеры, единственного в те времена музея. Выяснилось, что в кунсткамере в спирту хранились всевозможные «уродцы», которых обожал и собирал по всему свету Петр Первый. Но, помимо этих «уродцев», в подвале кунсткамеры, в особом сундуке под ключом хранились две головы — мужская и женская, обе прекрасно сохранившиеся и обе необыкновенной красоты.
Императрица Екатерина Вторая приказала выяснить, кому принадлежали эти головы. Долго рылись в архивах, наконец, определили, что мужчина — это камергер Екатерины I Виллим Иванович Монс (по скандальным слухам, любовник своей госпожи), которому голову срубили по приказу Петра Великого. Несколько недель эта голова стояла прямо в кабинете Екатерины — «в назидание», а потом была передана в академию, в кунсткамеру. Судьба же хозяйки другой головы — женской — оказалась ещё более трагичной. Возможно, поэтому она была окружена всевозможными легендами и преданиями, некоторые из которых дожили и до наших дней.
Считалось, например, что голова эта принадлежала Анне Монс — первой возлюбленной Петра Великого, которую он уличил в измене и едва ли не собственноручно обезглавил в Москве на Лобном месте. На эту тему Андреем Вознесенским была создана трогательная поэма, где подробно описываются и переживания Анны перед казнью, и вынужденная жестокость её царственного возлюбленного, и даже то, как он целовал отсеченную голову прямо на глазах у изумленной публики. Только этот эксцентрический момент и соответствует исторической действительности: Петр действительно присутствовал при казни и действительно поднял на руки мертвую голову. И не только поцеловал её, но и повелел всем остальным присутствовавшим восхищаться её красотою. Только была это не его возлюбленная, а чужая.
Вторую легенду очень любили до революции рассказывать сторожа в кунсткамере.
«При государе Петре I была необыкновенная красавица, которую как увидел государь, так и приказал отрубить ей голову и поставить в спирт на вечные времена, чтобы все могли видеть, какие красавицы родятся на Руси…»
В какой-то степени и это правда, только голову красавице отрубили за совершенно конкретное преступление: детоубийство. Преступницу не спасло ни высокое происхождение, ни близость к императорскому двору, ни «смягчающие обстоятельства»: она была незамужней, и рождение ребенка наложило бы на неё несмываемое клеймо…
Красавицу звали Мария Даниловна Гамильтон, и принадлежала она к знатному шотландскому роду, один из представителен которого перебрался в Россию ещё при Иване Грозном — Мария приходилась внучкой ещё одному знатному русскому боярину — Артамону Сергеевичу Матвееву, воспитателю матери Петра I. Так что «девка Гамильтон» (а девками в те времена, кстати, называли фрейлин императрицы) по своему рождению могла рассчитывать на самый блестящий брак и беспечную жизнь. Увы, судьба распорядилась иначе.
А начиналось все совершенно замечательно. В тринадцатилетнем возрасте Мария была взята ко двору, состояла в свите императрицы Екатерины, пользовалась особым расположением Петра I. Первая красавица при дворе, она блистала на ассамблеях, привлекала к себе толпы поклонников и-на свое несчастье — в одного из них влюбилась без памяти. Избранник её был Иван Орлов — царский денщик и любимец, красавец, ну, и все прочее, что полагается в таких случаях. Орлов отвечал Марии полной взаимностью, но жениться почему-то не спешил. Во-первых, Петр не терпел никакой инициативы в сердечных делах у своих любимцев и предпочитал устраивать их личную жизнь по собственному усмотрению. А во-вторых, Мария по своему происхождению была выше Ивана Орлова, и её родственники наверняка не одобрили бы такой мезальянс. Впрочем, это все догадки.
Совершенно очевидно одно: когда в начале 1716 года государь и государыня отправились за границу, Мария Гамильтон сопровождала их в качестве фрейлины двора императрицы, а Иван Орлов — как императорский адъютант. Именно тогда их роман получил логическое продолжение: они стали любовниками.
Но Мария Гамильтон поплатилась жизнью, разумеется, не за внебрачную связь; в подобном случае едва ли не весь российский высший свет нужно было бы отправить на эшафот. Погубило её роковое стечение обстоятельств: у фонтана в Летнем саду дворца был найден труп новорожденного младенца, а Иван Орлов загулял с приятелями, и несколько дней его нс могли сыскать. И то, и другое событие одинаково скверно повлияло на настроение Петра, и без того склонного к вспышкам сокрушительного гнева. И когда Орлов, наконец, явился во дворец, чтобы выполнять свои непосредственные обязанности, он обнаружил, что государь вне себя от ярости.
Единственная вина, которую ощущал за собою Орлов, была его связь с «Марьюшкой», «девкою Марьей Гаментовой», камер-фрейлиной её величества. В этом он с перепугу и повинился, не представляя себе, какие трагические последствия для Марьюшки будет иметь его признание:
— Виноват, государь! Люблю Марьюшку!
— Давно ль ты её любишь? — спросил его царь.
— Третий год…
