Исаак Кобылянский - Прямой наводкой по врагу
Родительская квартира была единственным местом, где мы могли отпраздновать свадьбу. Дом не был подключен к электросети, поэтому освещение комнат во время свадьбы было серьезной проблемой. За два часа до назначенного сбора гостей мне удалось осуществить рискованный план: электрифицировать дом, временно подключив его вводы к проходившей рядом уличной осветительной сети. На случай неудачи были подготовлены карбидовые светильники, изготовленные из гильз малокалиберных снарядов, но, к счастью, обошлось без них.
За несколько часов до начала торжественного вечера приехали из Харькова Верины родители с восьмилетним Аликом. Затем начали собираться гости. В числе тридцати гостей были мои многочисленные родственники (некоторых я увидел здесь впервые), двое однополчан — минометчик Григорий Бамм и артснабженец Анатолий Кочетов; сотрудники отца и наш с Верой бывший одноклассник и близкий товарищ Борис Шпильский с женой.
От свадьбы я ожидал какой-то торжественности, особого душевного подъема. Ничего этого не было. Запомнилось немногое, главным образом то, что было очень тесно и мне с Верой пришлось довольствоваться одним стулом. Я был в своей офицерской форме, Вера — в красивой светлой блузе и темной юбке. Гости изрядно выпили.
Об убогости жизни того периода напоминает и такой факт. Единственным ценным свадебным подарком, который мы получили, был скромный по теперешним понятиям чайный сервиз, подаренный Шпильскими. Не было у жениха и невесты ни свадебных нарядов, ни обручальных колец. (Так и прошла моя жизнь без традиционного символа семьи, зато к десятилетию свадьбы я купил и подарил Вере и обручальное кольцо, и золотые наручные часы.) Ни о каких медовых месяцах, свадебных путешествиях у нас не возникало и мысли. Вера трудилась на заводе, а я спустя неделю стал посещать институт.
В отличие от жениха, не имевшего ни кола ни двора, невеста по понятиям того времени была неплохо одета, кроме того, родители оставили ей основные предметы мебели. Вера особенно гордилась большим, на двенадцать персон, красивым обеденным сервизом (она купила его весной на деньги, которые я ей прислал с фронта).
Трудно вспомнить, почему мы не зарегистрировали брак до свадьбы. Пришлось это сделать четвертого февраля. Регистрация состоялась в скучной канцелярии под названием ЗАГС (запись актов гражданского состояния). Не требовались свидетели, не было ни торжественной процедуры, ни поздравительных речей. Процесс бракосочетания занял у нас не более пятнадцати минут, мы даже не снимали верхней одежды.
После свадьбы, как и в январе, мы старались большую часть времени быть вместе. Просыпались рано, после сборов и завтрака покидали наше тесное жилье, я провожал Веру на работу, затем направлялся в институт. К окончанию Вериного рабочего дня я уже стоял у заводской проходной. Домой мы обычно шли пешком, обсуждая самые разные темы и продолжая рассказывать друг другу о происходившем в годы нашей разлуки, о судьбах товарищей и подруг. В отличие от моего фронтового опыта Верино знание быта и житейский опыт были для нас несравненно важнее. Эти беседы стали для меня, надевшего военную форму еще неопытным юношей, очень полезными уроками житейской мудрости.
В эти недели состоялось также несколько теплых встреч с нашими довоенными друзьями, с родственниками.
Жизнь, казалось, начала входить в стабильный ритм, но в марте администрация железной дороги вручила Вере предписание — освободить занимаемую комнату. И Вера, и я были слишком законопослушными, не умели пользоваться обходными путями. Пришлось «временно» (оказалось, на целых четырнадцать лет!) переехать в квартиру моих родителей, основательно стеснив отца, мать и пятнадцатилетнего брата. Началась непростая жизнь в родительском доме. Главным образом благодаря мудрости и терпению как моих родителей,так и Веры эта жизнь не стала адом, напротив, запомнилось много хорошего из того, что происходило в трудные первые годы нашей семейной жизни. За эти годы мои родители полюбили Веру, как родную дочь.
В результате нашего переселения в родительский дом к четырем семьям, заселявшим «коммуналку», добавилась пятая — наша (Вера благоразумно решила не нарушать привычный уклад ведения хозяйства свекрови, и наша молодая семья существовала самостоятельно). Несмотря на то что это как-то сказывалось и на соседях моей жене удалось установить вполне нормальные отношения с многочисленными жильцами перенаселенной коммунальной квартиры, с которыми нельзя было не пересекаться в тесной кухне.
Каждый день моей жизни после возвращения в Киев убеждал в том, что выбор шестнадцатилетнего подростка, влюбившегося в славную девочку Веру, был по-настоящему счастливым. Последующие годы только подтверждали этот вывод.
Приспособившись к жизни в новых условиях, мы время от времени начали ходить в кино, где демонстрировались заграничные, так называемые «трофейные» фильмы, изредка посещали оперный и драматические театры. Позже не раз бывали в филармонии на гастрольных концертах выдающихся исполнителей. Довольно много читали художественной литературы. В общем, старались как- то наверстать упущенное в годы войны.
В июле, во время моих летних каникул и Вериного отпуска, мы поехали в Харьков. Целый месяц жили в благоустроенной просторной квартире Вериных родителей, основательно отъелись на сытных и вкусных хлебах Агриппины Семеновны, которым, если Василий Александрович был дома, предшествовали непременные стопки спиртного. В эти дни я наконец встретился с Винокуровым, недавно вернувшимся из госпиталя, повидался с Сапожниковым. Через полгода они оба будут участвовать в торжестве по поводу рождения нашего первенца.
Лев Николаевич ВинокуровТеперь, упомянув об этом счастливом событии, я считаю возможным завершить мои воспоминания.
* * *
О последующих встречах однополчан читатель может прочитать в Приложении.
Послесловие
Очень коротко расскажу о главных событиях моей последующей жизни.
Летом 1949 года я получил «красный» диплом инженера-радиста и направление на работу в киевское ОКБ-483 Минавиапрома. В конце того же года был зачислен в очную аспирантуру КПИ. В декабре 1952 года представил диссертацию к защите и в январе 1953 года получил назначение на преподавательскую работу в Таганрогский радиотехнический институт.
Я не случайно называю месяцы: ведь именно тогда в СССР наступил пик государственного антисемитизма — недоброй памяти «Дело врачей». В Таганроге меня не взяли, отправили в Москву в распоряжение министерства. Там сначала предложили поехать в Томск, но на следующий день раздумали. Направляли в отрасли промышленности МПСС, МСП, МАТП — везде сначала заинтересованность, а после заполнения анкеты с указанием национальности — отказ.
