Виктор Виткович - Круги жизни
— Нет, Сенем, мы не будем больше играть в эту игру. Всем известно, мы предназначены с колыбели друг другу. Завтра же пошлю мать к шаху Ахмаду сватать тебя.
— А если отец меня тебе не отдаст?
— Тогда я тебя украду! — сказал Гариб и выпрыгнул в окно.
Шасенем выглянула: вздрагивая кожей, стоял конь возле яслей с кишмишем и горохом, но Гариба и след простыл.
4
— Что стрела минует цель, видно по натянутой тетиве. Перед шахом Ахмадом стояла мать Гариба, теснились придворные, старая Абадан говорила:
— … Шасенем и Гариб достигли брачного возраста. Настало время, справедливый шах, исполнить бумагу.
Она протянула шаху бумагу, на ней две подписи и печать. Шах Ахмад поморщился и сказал:
— Раз твой муж умер, бумага тоже умерла, — разорвал бумагу и швырнул клочки на ковер.
Держатель царственного кувшина полил шаху воды — вымыть руки после бумаги, и держатель царственного полотенца стал их вытирать. Абадан поправила клок седых волос на голове и сказала:
— О шах! Каждое неисполненное обещание — это безводное облако, ненаточенная сабля и бесплодное дерево. Не будет тебе удачи! — и повернулась, чтобы уйти.
Но ясаулы подхватили ее под руки и поставили перед троном.
— Вот, оказывается, какой у тебя злодейский умысел! — сказал шах.
Держатель царственного полотенца воскликнул:
— Наш шах — по ярости и мести Сатурн! По милости — Юпитер! По силе и стремительности — Марс! А по могуществу таков, что солнце является его рабом!
— Повелеваю! — сказал шах. — Имущество у этой презренной старухи отобрать. А ее, и ее сына Гариба, и ее дочь изгнать в Змеиные пески. Пусть пасут там наших овец.
5
О превратный мир! Дудели трубы, гремели барабаны, толпились люди, ясаулы уводили в изгнание Гариба, его старую мать Абадан и его сестру смуглую Гюль-Джамаль: у всех троих руки были связаны за спиной. За ними ясаул вел под уздцы клячу, такую худую, что и вороне клюнуть некуда. На клячу была навьючена ветхая кибитка: рваные кошмы трепались на ветру и торчали колья.
В окне Золотой крепости стояли шах, шахиня и Шасенем. Шасенем крикнула:
— Гариб!
Гариб услышал, обернулся, крикнул:
— Не забывай меня! Помни, что я живу!
Ясаулы копьями подтолкнули Гариба. Шасенем вцепилась руками в подоконник, да так, что шах и шахиня не могли оттащить ее от окна. Она смотрела, как ясаулы все дальше уводили в пески Гариба, его мать, и сестру, и навьюченную кибитку. И когда все исчезло среди песчаных барханов, Шасенем сказала:
— О великий аллах, охрани его от бед и несчастий и не посылай ему другого горя, кроме любви ко мне!
6
Жаждущему судьба посылает воду не только в золотом сосуде, но и под камнем в пустыне. Смуглая Гюль-Джамаль, сестра Гариба, пасла шахских овец, свистел и щелкал в ее руке бич, вился дымок над рваной кибиткой, старая Абадан готовила пищу, выходя из кибитки и вновь в ней скрываясь. Из-за барханов появился путник, он был в простой одежде, с посохом, в пастушьей папахе, борода его была одета серебром.
— Мир этому дому, — сказал путник.
— Добро пожаловать, здравствуй, — ответила Абадан. — Войди в кибитку, странник. Сядь, отдохни, сними свою обувь.
Путник вступил в полумрак кибитки. В ней было пусто, только на очаге в казане варилось мясо, на решетчатом остове висело несколько кожаных бурдюков и сосудов, да в стороне на кошме лежал Гариб: его глаза были широко открыты, но в них не было жизни. Путник сел возле очага и снял свои грубые башмаки. Абадан кивнула на Гариба:
— Сынок. Уже целый год лежит.
— А какова причина болезни?
Абадан положила гостю в миску кусок мяса и сказала:
— Хотя тело его здесь, но его сердце там. Только раз в сутки, вскоре, как загорится звезда Зухре… он сядет, возьмет в руки саз и запоет. Но и тогда он нас не узнает…
Гариб пошевелился.
— Вот… Сейчас… — прошептала мать.
В дверном проеме на небе начала разгораться Зухре, вечерняя звезда. Гариб привстал, мать сунула ему в руки саз, Гариб ударил пальцами по струнам и запел:
Я сбился, о Зухре, с дороги,
Сведи меня на верный путь,
Я, как Меджнун, лежу убогий.
Как мне Лейли мою вернуть?..
Гюль-Джамаль пригнала к кибитке отару овец на ночлег, вошла, поклонилась гостю, взяла в руки мясо, стала с жадностью есть. Гариб пел:
Без милой плача и рыдая,
Я на костре лежу, сгорая.
Я — лебедь, вкруг — пустыня злая,
Дай мне в воде крылом плеснуть.
Ответа просит раб гонимый,
Лежащий здесь, огнем палимый:
Соединимся ль мы с любимой,
Увидимся ль когда-нибудь?
— Увидитесь! — сказал странник. Гариб медленно повернулся к гостю:
— Кто ты?
У Гюль-Джамаль от удивления выпало мясо из рук, мать ахнула:
— Заговорил… Гариб заговорил! Мой верблюжонок! Вглядываясь в странника, Гариб спросил:
— Ты Хидыр, покровитель пустыни?
— Для тебя куда важней, что я прибыл из Диарбекира и видел Шасенем, — уклончиво сказал странник.
— Горе мое выше головы моей! — воскликнул Гариб и вскочил. — Где ты видел Шасенем?
— В саду… И красоту ее сада невозможно описать: войдешь в него — грусть переходит в радость, слезы в смех. Шах подарил этот сад Шасенем, чтобы она могла выбрать там себе жениха. Но Шасенем всем отказывает, она ждет тебя, Гариб!
Гариб схватился руками за сердце и бросился вон из кибитки. За ним под шатер ночи выбежала старая Абадан.
— Гариб! — крикнула мать.
Гариб повернул обратно, подбежал к страннику, который уже стоял у входа в кибитку:
— Может быть, это была вовсе не Шасенем?
— Эта девушка такой красоты, что ни ешь, ни пей, только любуйся, а идет она такой плавной поступью, как будто раздумывает — наступить или не наступить.
— Да, это Шасенем! — убедился Гариб и склонил голову перед матерью. — Прости меня, мать.
— Не уходи, сынок! — воскликнула Абадан и заплакала.
Гариб обнял ее:
— Не плачь, мать.
— Не обращай внимания на мои слезы, сынок. Иди, только помни… — Она отерла глаза. — Где бы ты ни был — даже в кривом переулке, всегда говори прямо. И еще помни: короткий меч в руках храбреца становится длинным. И еще… — Абадан зашла в кибитку, вынесла саз и папаху, дала сыну в руки саз, надела ему на голову папаху. — … Если нет советчика, положи шапку на землю и хоть с ней посоветуйся.
Она обняла сына, и Гариб под шатром звездного неба пошел по пескам.
7
Сказано: «Полнота удовольствий и услада от богатств этого мира в том, чтобы повидать невиданное, и поесть нееденное, и найти не найденное, а это все возможно только на базаре». О, базар в Диарбекире! Чего там нет: и ковры, и седла, и украшенные переметные сумы на верблюдах, и детские колыбели, и глиняные сосуды с шербетом, и дыни с пестрой в родинках кожурой, и белые шарики крута — сухого сыра пустыни, и высушенные бараньи желудки, и бархатные чувяки, отделанные серебром, и плиточный чай, который снимает усталость, и украшения женщин, и бисер, о котором говорят, что это слезы девушек, подвешенных злым дэвом за косы, и парча, и чекмени, и многое другое.
