Генри Бэзил - Полковник Лоуренс
При виде этого зрелища Таллал застонал, медленно натянул свою головную повязку на лицо и затем внезапно поскакал галопом прямо на противника, чтобы быть скошенным пулями. Ауда, взяв на себя руководство боем, атаковывал неприятеля до тех пор, пока не разбил его отряда на три части. Самая малая часть, состоявшая из германских и австрийских пулеметчиков, оказывала упорное сопротивление, другие же две постепенно ослабевали и уничтожались в бою. При мстительном бешенстве арабов приказ Лоуренса о том, чтобы не брать пленных, был излишним. "В безумии, овладевшем нами в результате ужаса Тафаса, мы убивали и убивали, даже разбивая головы сраженных, людей и животных, как если бы их смерть и текшая кровь могли заглушить наши страдания".
Даже после того, как бойня была закончена и арабы вернулись со своей добычей обратно в лагерь, Лоуренс не мог успокоиться, вспоминая своего убитого товарища Таллала. Он потребовал себе верблюда и с одним человеком из своей охраны выехал ночью, чтобы присоединиться к племени руаля, которое задерживало большую колонну противника. Лоуренс обнаружил ее по отдаленному звуку выстрелов и вспышкам орудий. С заходом солнца турки пытались расположиться лагерем., но арабы непрерывно беспокоили их своими набегами, заставляя находиться в движении. В результате турки шли, спотыкаясь, беспорядочными толпами, от которых отставали отдельные солдаты, слишком переутомленные для того, чтобы воспользоваться своим единственным шансом самосохранения.
Как обычно, Лоуренс смотрел вперед: Арабское конные и верблюжьи части могли обойти еле передвигавшиеся пешие колонны противника, когда хотели, положение же в Дераа должно было быть упрочено. "В качестве прелюдии для наступления на Дамаск являлось необходимым занять Дераа". Трад отправился вечером в Дераа вместе с арабами Рувалла и сообщил, что местность была пуста. Однако не исключена была возможность встретить еще турецкие колонны, а при отсутствии кавалерии Берроу арабы, не получив быстро подкреплений, могли попасть под удар.
Поэтому Кхалид, собрав вокруг себя несколько сот своих людей, повернул к югу, в то время как Лоуренс отправился обратно в Шейх-Саад. Здесь он узнал и плохие, и хорошие новости. В лагере уже нависла угроза разногласий, так как успокоить вчерашнюю жажду крови было нелегко. Будучи ею опьянены, арабы вспоминали свои собственные кровные раздоры и счеты между племенами. Внутреннее спокойствие удалось сохранить с большим трудом. К счастью, создавшееся напряженное состояние было разряжено прибытием курьеров от Трада с сообщением, что Дераа взят, причем захвачено 500 пленных. Назир и Нури отправились туда со своими людьми, поехал и Лоуренс, хотя это была четвертая ночь его непрерывных разъездов. "Мой разум не позволял мне чувствовать, насколько усталым было мое тело".
Его нетерпение было настолько велико, что после сопровождения в течение некоторого времени Нури Саида он "дал свободу своему верблюду, который с каждым километром опережал моих спутников все дальше и дальше. Двигаясь с регулярностью поршня в машине, я въехал в Дераа совершенно один на рассвете 28-го". "Это была сумасшедшая поездка, - добавляет Лоуренс, - по стране убийства и ночных ужасов".
Назир находился в доме мэра, проводя подготовку распоряжений для военного губернатора и полиции. Помимо установления охраны над колодцами, навесами для машин и складами, Лоуренс предложил более серьезное мероприятие, так как его желание было видеть арабов уже установившими порядок до того, как англичане узурпируют руководство их обычным "коротким" образом. Он подоспел как раз вовремя, так как головные части англичан под командой Берроу приближались к краю холмов, готовясь к штурму. Лоуренс вышел к ним сообщить о том, что Дераа уже находится в руках арабов. "Взятая мною на себя задача была не из легких. Я захватил с собою только одного человека; я побрился, надел чистую одежду и обращался со всеми с шутовским безразличием, причем меня принимали сначала за туземца, затем - за шпиона, пока, наконец, я не нашел Берроу".
Лоуренс спокойно заявил, что теперь английские войска являются войсками арабов. "В те минуты моя голова работала полным ходом в отношении нашего совместного поведения с целью предотвратить те фатальные первые шаги, с помощью которых англичанин без воображения, но с самыми лучшими пожеланиями в мире обычно лишал податливого туземца дисциплины и ответственности и создавал положение, для исправления которого в дальнейшем требовался ряд лет агитации, последующих реформ и шумихи".
"Узнав, что он был предупрежден как в своем намерении расставить часовых, так и захватить железные дороги, Берроу сдался, обратившись ко мне с просьбой найти для него фураж и продовольствие. Одной из причин того, что ему было трудно примириться с неожиданным положением, оказалось его отвращение к ужасным зрелищам, которые он молчаливо наблюдал во время ночного грабежа турецких частей города. Но поскольку он сдался, он это сделал торжественно. Так, когда Лоуренс обратил его внимание на шелковое знамя Назира, которое висело снаружи правительственного здания, Берроу отдал ему салют таким образом, что привел арабских солдат в трепет".
Для Лоуренса это удовольствие имело солоноватый привкус. Он уже предчувствовал двойное беспокойство впереди как за самих арабов, так и за отношения между ними и их союзниками. Чувство тревоги усилилось еще больше после соприкосновения арабов с обученными войсками. "Сущностью пустыни являлся одиноко двигавшийся человек, "сын дорог", находящийся в стороне от мира, как бы в могиле. Регулярные же войска, похожие на стадо овец, не выглядели заслуживающими привилегии. Мой ум чувствовал в рядовом составе индийских войск что-то слабое и ограниченное, представление о самих себе не вполне благородное - почти намеренное подхалимство вместо резкой крепости бедуинов. Обращение британских офицеров со своими людьми привело в ужас мою личную охрану, которая до этого момента никогда не видела личного неравенства".
***
Чувство отвращения у Лоуренса увеличилось после того, как он был очевидцем скотской распущенности, до которой доходили строго дисциплинированные войска, когда прорвались наружу их низменные инстинкты. Он не мог не вспомнить также и поведения британских войск в Бадажоз. "Мои товарищи из автобронечастей являлись для меня определенными лицами, вследствие того что их было немного и вследствие нашей долгой совместной работы; кроме того, их однородность в течение этих месяцев... исчезла, и это превратило их в людей с индивидуальными чертами". Прибывавшие же вновь войска были обезличенной массой, огромные количества подчеркивали их стереотипное поведение.
