Егор Лигачев - Предостережение
И тогда я сказал:
— Ну что ж, в таком случае ваш работник вернется к вам без партийного билета.
На том и распрощались — довольно сухо. Причем весь этот разговор проходил в присутствии генерала.
А примерно через неделю, видимо, взвесив эти и другие обстоятельства, Славский отозвал того генерала в Москву. На его место прибыл другой человек — П.Е Пронягин, — не менее деловой, но глубоко понимающий нужды области. Мы начали работать совместно и очень дружно. Именно строители атомного министерства помогли томичам построить и крупные молочные комплексы, и птицефабрики, и тепличный комбинат, обустроить вузы, построить научный городок, затем взяться за сооружение крупнейшего нефтехимического комбината. Многие сотни миллионов рублей капиталовложений освоили они в интересах народного хозяйства, аграрного комплекса. Пожалуй, это можно было назвать шагом на пути к конверсии оборонной промышленности.
Вот тот случай мгновенно и промелькнул в моем сознании, когда Рашидов резко, даже угрожающе спросил:
— Вы с кем разговариваете?
Этот вопрос надо было понимать так: вы, товарищ Лигачев, не забыли, с кем имеете дело? Перед вами, в конце концов, кандидат в члены Политбюро, не говоря уж обо всем остальном. А вы кто такой?
Но в отличие от горячего диалога с «томским генералом» на сей раз тон повышать было нельзя. Тут требовалась особая выдержка. И я спокойно, подчеркнуто невозмутимо ответил:
— Я разговариваю с товарищем Рашидовым. Рашидов, видимо, намеревался сказать еще что-то резкое, усилить давление, однако на сей раз я его опередил:
— Шараф Рашидович, дело серьезное. О письмах доложено Юрию Владимировичу Андропову. Я беседую с вами по поручению Генерального секретаря.
Рашидов сразу обмяк. Угрожающий прием: «Вы с кем разговариваете?» — возможно, впервые не сработал. К тому же Брежнева уже не было, а на покровительство Андропова рассчитывать явно не приходилось. Я продолжал:
— Отдел будет вносить предложение направить в Узбекистан авторитетную комиссию из ЦК…
Да, времена воистину изменились! Раньше ничего подобного не было, да и не могло быть. Рашидов сменил тон.
— Вы понимаете, Егор Кузьмич, — стараясь сохранять спокойствие и показывая глазами на письма, заговорил он, — в этих письмах очень много наветов. Мы обязаны защищать наших руководителей и дать им возможность спокойно работать. Узбекистан должен давать стране хлопок, а не, понимаешь… письма.
Разговор перешел в более спокойное русло, и это позволило мне изложить деловые аргументы, которые в конечном итоге сводились к следующему: вот комиссия на месте и разберется, что к чему. Наветы останутся наветами; если авторы писем сгущают краски, мы публично скажем об этом, обстановка в республике оздоровится. Если все в порядке — мы будем довольны, чего же опасаться комиссии?
И еще я добавил, что очень высоко ценю Узбекистан, что узбекский народ при огромной помощи всей страны совершил поистине подвиг, освоив в прошлом засушливые, пустынные земли, выращивая на них хлопок. И это были вовсе не общие, как говорят, дежурные слова, я действительно считаю освоение пустыни народным подвигом. Но тем более недопустимо, чтобы на самопожертвовании народа паразитировали коррумпированные слои.
Рашидов понял: переубедить меня невозможно. Расстались мы внешне спокойно, но, разумеется, с разными чувствами. Я — с сознанием того, что открывается большой фронт для очень трудной работы в Узбекистане. А Рашидов, несомненно, ушел от меня в большой тревоге.
Было это где-то в конце августа 1983 года. Точную дату не помню, однако в начале беседы мы говорили о том, что разворачивается уборка хлопка, что стране нужен хороший урожай и прочая, и прочая… Значит, надвигался сентябрь. Вообще вся обстановка той беседы стоит перед моим мысленным взором так явственно, словно происходила она только вчера. Это и понятно: ситуация поворачивалась очень острой гранью. Кое-кто из моих доброжелателей в ЦК — пишу это слово в прямом смысле, без кавычек, — считал, что я подвергаю себя немалому риску, пойдя на конфликт с Рашидовым. Были и такие мнения: «Андропов тебя подставил». Но, во-первых, такие методы для Юрия Владимировича были абсолютно чуждыми, а во-вторых, я на такие разговоры попросту не обращал внимания, считал их отголосками чуждых мне психологии и нравов. В конце концов я выполнял свои прямые служебные обязанности, это был мой партийный долг. Что же касается чиновничьего инстинкта «самосохранения», то он мне не свойствен, это известно всем, кто со мной работал в Новосибирске, в Томске, в ЦК.
После беседы с Рашидовым, приведя в порядок мысли и систематизировав выводы, я снял трубку «кукушки». Андропов принял меня почти сразу, внимательно выслушал и дал согласие на то, чтобы направить в Узбекистан комиссию ЦК. Особо просил проявить принципиальность при рассмотрении всех вопросов, и за этим напутствием без труда угадывалось его стремление идти до конца.
Я начал готовиться к новым встречам с Рашидовым, решив при этом, что с направлением в Узбекистан комиссии надо несколько повременить — не нервировать людей в самый горячий период страды, дождаться, когда закончится массовая уборка хлопка. Однако события повернулись иначе. Через два месяца пришло поразившее меня известие: Рашидова не стало.
Что произошло с ним в действительности? Что случилось? Положа руку на сердце могу сказать, что истина мне неизвестна. В Ташкент на похороны Рашидова от Политбюро ездили другие товарищи. Я же в то время был только заведующим отделом, и если наверху что-то конкретное знали, то меня в это не посвящали. Официальная версия утверждала, что у Рашидова сдало сердце. Значит, внезапная болезнь? Но при встрече он произвел на меня впечатление человека, пышущего здоровьем. Писатель Георгий Марков, который видел Ращидова в Ташкенте незадолго до его смерти, потом рассказывал мне, что Шараф Рашидович в тот раз произвел на него впечатление человека, чем-то крайне угнетенного. Знаю еще, что после нашего разговора в ЦК он очень много ездил по областям Узбекистана, особенно плотно занимался уборкой хлопка.
Вот, собственно, и все факты, на основании которых я могу делать какие-то выводы относительно смерти Рашидова. Как видите, фактов очень немного. Но если говорить об ощущениях, об оценках, возникших в связи с трагедией, постигшей Рашидова, то я немало раздумывал о безжалостном молохе обмана, интриганства и демагогии, который в конечном итоге пожирает тех, кто его породил…
Комиссия ЦК, которую возглавлял заместитель заведующего отделом К. Н. Могильниченко, принципиальный, предельно честный человек, вскрыла в Узбекистане поистине вопиющие нарушения. Возник вопрос: что делать с материалами проверки? Было предложение обсудить их на Политбюро. Однако после консультации решили по-другому: передать выводы комиссии на рассмотрение коммунистов, партийного актива республики. Пусть они сами разберутся. Это был принципиально новый подход — центр отказывался от диктовки, от роли «всевышнего судьи».
