Аркадий Малер - Константин Великий
Неожиданно для всех Константин объявил, что предстоящий всецерковный Собор пройдет не в Анкире, а в Никее, и мотивировал эту перемену тем, что на Собор приедут епископы с Запада, а поэтому лучше сдвинуть место Собора поближе к Западу.
Карташев в своей книге приводит письмо Константина епископам, опубликованное в 1857 году английским историком Cowper'ом: «Для меня нет ничего важнее богопочмтанмя. Это, я думаю у всем известно. Так как раньше было сговорено быть собору епископов в Анкире Галатийской, то ныне нам показалось по многим причинам лучше, чтобы собор собрался в Никее Вифинской. Ввиду того что прибудут епископы из Италии и других местностей Европы, ввиду хорошего климата Ник ей и для того чтобы мне присутствовать очевидцем и участником того, что будет происходить. Почему извещаю вас, возлюбленные братья, чтобы все вы в срочном порядке собрались в названный город, то есть в Никею. И так каждый из вас, имея в виду то у что полезно, как я раньше сказал, пусть поспешит прибыть поскорее, без всякого замедления, чтобы, присутствуя лично, быть очевидцем того, что будет происходить. Бог да сохранит вас, возлюбленные братья».
Если мы посмотрим на карту Малой Азии, то увидим, что Никея (современный Изник) расположена западнее Анкиры (современная Анкара, столица Турции), не настолько далеко, чтобы серьезно говорить о символическом переносе места Собора ближе к Западу.
Не то что для итальянских, а вообще для любых европейских епископов сам факт проведения Собора в Малой Азии уже означал «на Востоке», поэтому близость к берегу здесь уже не играла определяющей роли. Конечно, если бы к этому моменту был построен Константинополь, то Собор прошел бы, скорее всего, там, где и пройдет следующий, Второй Вселенский Собор в 381 году, но в 325 году до основания новой столицы оставалось еще четыре года. Проводить же Собор в арианской Никомедии было бы слишком неудобно перед православными. Однако если мы зададимся трезвым римским вопросом «Cui prodest?» (Кому выгодно?), то увидим, что отказ от Анкиры в пользу Никеи мог быть выгоден только арианам, потому что в первом городе епископом был всем известный антиарианин Маркелл Анкирский, а во втором Феогнис Никейский. Да, епископом Никеи во время Первого Вселенского Собора был активный арианин, и это лишний раз подтверждает, что прямой связи между местом проведения Собора и его решениями нет. Но в начале 325 года казалось, что ариане одержали верх и даже всецерковный Собор по приказу императора будет проходить на их территории. Другим объяснением этого переноса является желание императора проводить Собор поближе к своей резиденции в Никомедии, но эта мотивация звучит довольно странно, потому что никакой объективной необходимости в этом не было. Константин все время преодолевал огромные расстояния и ради такого события мог пожертвовать непосредственной близостью к временной столице, тем более что, как мы уже заметили, дистанция между Анкирой и Никеей была не столь существенной, чтобы придавать ей какой-то символический или геополитический смысл.
34. Никейский призыв
Предстоящий Собор в Никее должен был быть абсолютно уникальным в истории Церкви, поскольку он стремился собрать епископов со всей Римской империи, а точнее — со всего мира. Все церковные соборы до сих пор имели региональное значение и поэтому назывались Поместными. Собор епископов Поместной Церкви был и остается высшей инстанцией канонической власти в Православной Церкви, поскольку любое постановление других Поместных Соборов, а также Вселенского Собора только тогда обязательно для конкретной Поместной Церкви, когда оно утверждено ее Поместным Собором или, по крайней мере, не отвергается им. До 325 года Вселенская Православная Церковь развивалась именно таким образом — какие-то Поместные Соборы принимали определенные решения, и далее они либо утверждались, либо отрицались другими Поместными Соборами. Представить себе, что однажды всем Поместным Церквам в лице своих представителей придется собраться для выяснения какого-либо общецерковного вопроса, было довольно сложно. Сложность такого всеобщего собрания объяснялась двумя причинами.
Во-первых, канонические или догматические проблемы, возникшие в одной Поместной Церкви, далеко не всегда вызывали существенный интерес в другой, а тем более в Поместных Церквах всего мира. Например, наиболее нашумевший донатистский раскол с точки зрения каких-нибудь азиатских или балканских епископий казался сугубо внутренней африканской проблемой, да и не все епископы, а не то что простые прихожане вообще могли себе представить суть и масштаб этого раскола. Между прочим, с подобными проблемами Церковь сталкивается вплоть до сегодняшнего дня. Очень часто, когда возникает какое-либо еретическое или раскольническое движение, Церковь его не осуждает вовсе не потому, что еще нужно доказать его неправославность, а потому, что нужно доказать церковным властям, что это движение достаточно влиятельно для того, чтобы по его поводу собрать хотя бы одно церковное собрание. Многие ереси и расколы часто пользуются таким невниманием, и иногда это кончается совсем плохо, когда Церкви остается лишь констатировать тот факт, что она потеряла значительное число прихожан, приходов и даже целых епархий, вместо того чтобы вовремя предупредить эту потерю своевременным осуждением. Подобные церковные осуждения назревающих ересей и расколов необходимы не столько даже для того, чтобы наказать их инициаторов, сколько для того, чтобы дать понять всем остальным людям, как Церковь к ним на самом деле относится. Нередко сторонники различных ересей и расколов солидарны с ними только потому, что Церковь их не осуждает и только поэтому они считают свои позиции вполне «православными». Если обратиться к арианскому вопросу IV века, то можно заметить, что для Римской Церкви, с самого начала вставшей на антиарианские позиции, на самом деле этот вопрос скорее представлялся специфической темой в конфликте Александрии и Антиохии, чем фундаментальной общецерковной проблемой.
Во-вторых, даже если бы у всех епископов возникла идея собраться для решения какой-либо проблемы, то неизбежно встал бы вопрос о месте сбора и материальном обеспечении столь грандиозного проекта. В отношении места всеобщего Собора сразу бы возникли недовольства со стороны тех или иных епископов, которые бы посчитали, что для них это место слишком далеко или упрекали бы собирающую сторону в претензиях на всецерковное господство и тому подобное. В материальном отношении теоретически особых проблем бы не было, иначе что же это за епископы, которые не могут собраться в одном месте, но в реальности именно психологическое нежелание собираться в том или ином месте не позволило бы иным епископам тратить средства на свои передвижения, а обеспечить этот всемирный съезд за счет одной епархии было практически невозможно. Конечно, со временем эти материальные проблемы могли бы быть решены, как, например, сегодня Вселенская Православная Церковь совершенно самостоятельна в этом вопросе, но на момент IV века подобный съезд представлялся бы несколько утопическим. Между тем назревшая богословская проблема была самой серьезной и не только за первые три века развития Церкви, но и за всю ее историю. Более серьезного вопроса Церковь еще никогда не обсуждала и не будет обсуждать. Фактически арианский вопрос был о том, кем является тот Бог, которому служит Церковь.
