Сильвен Райнер - Эвита. Подлинная жизнь Эвы Перон
Перон, будучи в курсе дела, позволил маленькому изголодавшемуся восстанию докатиться до Буэнос-Айреса, чтобы здесь самому театрально продемонстрировать силу. Он обезглавил не гидру, а весьма потрепанного цыпленка. Главный штаб Кампо де Майо беспрепятственно позволил двинуться вперед возбужденным юнцам и их дряхлому предводителю прежде всего, чтобы воспользоваться этим походом для проверки, а также потому, что это был самый гуманный способ избавиться от них.
И все-таки Перон боялся. Он хорошо знал, что любая армия находится в состоянии ожидания. Поразмыслив, он решил предоставить второй и самый значительный залог армии, с одним из самых важных представителей которой, генералом Лонарди, он тайно встречался. Перон не мог допустить, чтобы его маленькая двусмысленная комедия с мятежом навела армию на мысль, будто он хочет противопоставить себя ей.
Он дал указание министерству информации объявить, что Эвита страдает неизлечимой анемией. «Одному Богу известно, сколько времени ей остается жить…» — грубо уточнялось в сообщении.
Армия получила заверения, что Эвита Перон обречена. Наконец-то генерал получил возможность заниматься политикой по своему усмотрению, вместе с друзьями, не беспокоясь о том, что по сцене страны постоянно расхаживает уверенной поступью какая-то женщина с ее собачками, платьями, бриллиантами и с ее толпами.
Закончив жестокий торг, Перон отправляется на новые выборы в ореоле спасителя отечества, прикрываясь авторитетом умирающей женщины, работающим на этот раз исключительно на него…
2
На землю опускается прохлада. Маленькие индейские лошадки бредут в стойла. Персиковые и абрикосовые деревья превращают долину в цветущий букет. Маме Дуарте хорошо в кресле-качалке с легким шерстяным покрывалом-навахо на коленях и кружкой с грогом, сдобренным маслом и имбирем, рядом на столике.
Вечер четверга на страстной неделе. Высокие плато отбрасывают красноватые тени. В сумерках блуждает песня свирели, хрипловатая и монотонная. По склону поднимается процессия. Ведет ее человек в черной шляпе. Колючие кактусы усеивают его голый торс, грудь и спину. Штаны, закатанные до колен, открывают израненные ноги.
Процессия приближается к зарослям шалфея. Лица участников процессии красны от напряжения. Полуголый человек пытается поднять груз. Грубая веревка царапает его шею. Концы веревки привязаны к повозке, нагруженной камнями. В груде камней торчит чучело, изображающее смерть. С серпом в руках, в черной одежде, оно покачивается при каждом толчке, и улыбка этой фигуры кажется зияющей раной.
Перед повозкой идут пятеро носильщиков. Кающиеся в процессии наносят себе удары, некоторые даже используют при этом заржавленные штыки. Люди в процессии покрывают себя ранами, царапинами, порезами. Но гимн, который они поют, ранит еще больше.
«Покаяние, покаяние, Перестань грешить, несчастный…»
Они направляются в часовню, скрытую за кустарником. Градом сыплются удары, угрожающе звучит пение.
Повсюду цветут персиковые и абрикосовые деревья, а в соседней деревне парни играют на площади в футбол. Но один прячет под рубахой три свежих ссадины. Пение больше не тревожит природу. Большие камни с повозки сбросили в овраг, а чучело смерти спрятали в сарае до будущего года. Добровольно полученные раны тихо кровоточат, к ним прилипают рубахи. На шее у мужчины болтается амулет с фотографией Эвиты.
Повозка с заново закрепленной колесной осью снова смешивается с другими крестьянскими повозками. Театральное страдание оставило глубокие следы в плоти, вчера еще невредимой.
В то время как мама Дуарте плачет, сама не зная почему, в Буэнос-Айресе восемьдесят магазинов Фонда продолжают распродажу по сниженным ценам. Но в главной конторе раздача продуктов, денег и советов замедляется. Эвиты здесь больше нет, но профессиональные попрошайки, выстроившиеся в длинные очереди, этим нисколько не смущены.
11 ноября 1951 года. Перон получил шестьдесят процентов голосов. 1 478 372 голоса против 1 211 666 — так было в 1946 году. Теперь, в 1951, — 4 652 000 голосов против 2 358 000. Прибавку обеспечили женщины Эвиты, которые на этот раз голосовали за Перона. Хуан Доминго вовсе не против стать мало-помалу их идолом, заманить сумасшедших феминисток Эвиты в западню своей улыбки. Но эти покорные, давным-давно одомашненные женщины, используемые и презираемые мужчинами, могли ощутить свободу только в успехе одной из них, в победе такой женщины, как Эвита…
3
К ее иссиня-бледным губам подносят микрофон. Она живет теперь только для этого микрофона, за который она уцепилась на Радио-Бельграно после провала в Голливуде. С микрофоном в худой руке, как со свечой Апокалипсиса, Эвита шепчет, не в силах подняться:
— Сегодня, 18 октября, я встала с одра болезни, чтобы отдать долг благодарности Перону и трудящимся. Для меня не имеет значения, что заплачу я за эту честь остатками моей жизни…
Она читает текст как сомнамбула. Надеется ли она вновь обрести в этой словесной дребедени чудесное прошлое, время большого прыжка вперед?
Перон, поочередно мучимый апатией, безразличием или ощущением травли, на время повторных выборов объявил чрезвычайное положение. Он боялся собственной тени. Перон произнес всего четыре речи по радио. Это было почти гробовое молчание по сравнению с тем, что он прежде изливал в радиоволны по малейшему поводу. Перон продолжал усиленно заискивать перед армией. Он наградил тайного командующего тех людей, которые больше не хотели знаться с властью, генерала Анхеля Солари. Но сорок восемь часов спустя, опасаясь, как бы его поступок не сочли за проявление слабости, отправил его в отставку. Перон блуждал меж двух огней, не зная, какому святому молиться. Он уволил двадцать пять полковников, заподозренных в нелояльности, но в качестве предлога использовал их неприятие кандидатуры Эвиты. Перон надеялся таким образом не столько заглушить угрызения совести, сколько убедить в своей верности больную Эвиту, продолжавшую наводить на него ужас со своего страдальческого ложа. Следовало успокоить ее, усыпить…
С того момента, как Перон воздал жене должное, объявив 18 октября днем Святой Эвиты, он надеялся получить какую-нибудь передышку и упоминал об Эвите лишь вскользь, в сообщениях таких же туманных и расплывчатых, какой стала она сама в его жизни. Он заявил группе перонистов:
— Изнурительный труд подорвал хрупкое здоровье…
Это было месяц спустя после выдачи дипломатического паспорта доктору Джорджу Пэку, известному хирургу, оперировавшему раковых больных. Доктор Абель Каркано, самый крупный аргентинский специалист-онколог, отправился за ним в Нью-Йорк. Действительно, аргентинские медицинские светила ничего больше не могли сделать для спасения Эвиты.
