Зеев Бар-Селла - Александр Беляев
Почему Беляев воспользовался этим малоизвестным сюжетом? А потому, что в его время имя и деяния вождя шведских повстанцев были достаточно популярны. И этой популярностью шведский герой был обязан одному из самых известных в начале XX века скандинавских писателей — Августу Стриндбергу, в 1901 году написавшему историческую драму «Энгельбрект», спустя несколько лет переведенную на русский.
По ходу пьесы Энгельбрект узнает, что какой-то немец (ставленник датчан) установил заставу на принадлежащей Энгельбректу дороге, схватил шестерых кузнецов — подданных Энгельбректа — и, когда те отказались платить, приказал привязать их к столбам…
Энгельбрект, все еще верящий в справедливость власти, заявляет:
«— Я сегодня же поеду к фохту с жалобой».
На что его друг, Эрик Пукэ, с иронией отвечает:
«— А они пообещают тебе воздух, которым ты дышишь»[271].
Вот то зерно, из которого вырос «Продавец воздуха»!
В пьесе дочь Энгельбректа звали Ингеборг, у Беляева — Элеонора, или (более интимно) Нора.
Здесь тоже легко усмотреть скандинавский литературный след: пьесу Ибсена «Нора».
Но через 10 лет — в 1939-м — имя «Элеонора» встретится еще в одном произведении Беляева: повести «Замок ведьм». Девушка и здесь остается дочерью гениального изобретателя, но на этот раз немца и злодея, а место действия — оккупированная Чехословакия.
В 1929 году — одновременно с «Продавцом воздуха» — выходит повесть «Золотая гора». Сюжет повести — зеркальное отражение романа: правое и левое поменялись местами. В алтайской глуши укрылся от людского взора гениальный ученый и раскалывает тайны атомного ядра. Появляется пришелец, и ученый допускает его до работы в лаборатории. У ученого есть ассистентка. Пришелец в нее влюбляется и становится перед моральным выбором: сохранить верность прежним убеждениям или, порвав с прошлым, остаться с любимой? Выбор сделан в пользу любви. И еще одно отличие: гениального ученого зовут Василий Николаевич Микулин, он русский и за большевиков. А пришельца зовут Клэйтон, и он американский шпион. Ассистентка — предмет любви — тоже русская. Вот только зовут ее Елена Лор.
А в 1928 году — за год до публикации «Продавца воздуха» — Беляев завершает роман «Воскресшие из мертвых» и переименовывает героиню — американка мисс Адамс из рассказа «Голова профессора Доуэля» (1925 года) превращается во француженку мадемуазель Лоран.
Такой способ записи называется анаграммой. Человек никак не хочет назвать какое-то слово или имя, но оно неотвязно присутствует в его сознании, вертится на языке… И человек, против своей воли, все время проговаривается…
Элеонора — Елена Лор — Лоран — Нора…
Когда Беляев писал свои романы, его женой была Маргарита… Но это имя мы встретим лишь в одном его произведении — «Властелин мира», когда «в опере… Фауст и Маргарита вместо дуэта „О, ночь любви“ запели вдруг под аккомпанемент оркестра „Ах, мейн либер Августин“…». И больше ни разу — даже когда персонажи поминают доктора Фауста…
Какое же время вставало перед взором Беляева при звуках имени Элеонора и ему подобных?
Вот Клименко и Элеонора Энгельбрект с балкона любуются ночным полярным небом:
«— Смотрите!
Я посмотрел на север. От горизонта поднимался бледный световой столб. Все выше, выше, до зенита. Из молочного столб превратился в бледно-голубой, потом в светло-зеленый. Верхушка столба начала розоветь, и вдруг от нее, как ветви от ствола дерева, потянулись во все стороны широкие отростки. А от горизонта поднималась завеса, переливающаяся необыкновенно нежными и прозрачными оттенками всех цветов радуги. Полярная ночь чаровала. На небе разыгрывалась безмолвная симфония красок. И цвета переливались, как звуки оркестра, то вдруг разгораясь в мощном аккорде, то нежно замирая в пианиссимо едва уловимых оттенков.
— Как прекрасен мир! — с некоторой грустью в голосе сказала Нора.
Я взял ее руку в меховой перчатке. <…> А небесный гимн северного сияния все разрастался, ширился, как могучий световой орган, холодный, беззвучный, прекрасный, чуждый всему, что волновало нас…»
«Симфония красок», «переливались, как звуки оркестра», «в мощном аккорде», «пианиссимо»… — здесь чувствуется рука музыкального рецензента. Но слова «световой орган» указывают не просто на музыку, а на совершенно конкретное музыкальное произведение — «Прометей (Поэму огня)» А. Н. Скрябина. Первое исполнение состоялось 15 марта 1911 года в Москве. Но уже в ноябре «Прометей» и Скрябин обретают страстного пропагандиста — выдающегося пианиста и дирижера Александра Зилоти. И в мае 1913 года, в рецензии на концерт Зилоти в Смоленске, Беляев обнаруживает прекрасную осведомленность о «светомузыке», а саму музыку Скрябина именует «музыкой будущего»[272].
И если сцена свидания с Элеонорой пробуждает у автора такие воспоминания, можно видеть здесь указание на время тех реальных событий, что отразились в романе: не раньше весны 1911 года — не позже осени 1913-го.
А вот последние минуты жизни Элеоноры:
«Я быстро оглянулся и вздрогнул от ужаса.
— Что вы делаете?! — закричал я. Но было уже поздно.
Нора раскрыла свой изоляционный костюм, обнажив грудь и голову. Холод в двести семьдесят три градуса ниже нуля должен был убить ее моментально. Я подбежал к девушке и трясущимися руками пытался натянуть ей на голову скафандр и закрыть одежду на груди. Тело Норы в одно мгновение покрылось пушистым инеем и затвердело, как сталь… Даже ее глаза, остававшиеся открытыми, покрылись пленкой инея, а с губ, открытых улыбкой, упал ледяной комочек — последнее дыхание Норы».
Редко когда перо Беляева достигало такой пронзительности письма… И, как всегда в минуты сильного волнения, наружу рвется то, о чем следовало бы промолчать: «обнажив грудь…», «закрыть одежду на груди»… Это не просто смерть красивой и хорошей девушки — это смерть возлюбленной, неисцелимая рана.
Летом 1912 года, в Смоленске, Вера Былинская много общалась с Александром Беляевым:
«Не было прежней жизнерадостности, жадности ко всем проявлениям жизни… Работа не только не удовлетворяла его, но даже тяготила временами. Его влекло в искусство, в литературу, и он не верил в себя… В наших разговорах и спорах я всегда старалась заставить его поверить в свои возможности, но в ответ он горько говорил: „нет, мне суждено остаться дилетантом, это ужасно…“.
Тяжело подействовала на него смерть человека, которого он, по-видимому, полюбил»[273].
