Саймон Монтефиоре - Двор Красного монарха: История восхождения Сталина к власти
«Я не могу больше так жить, – писал Бухарин Сталину через несколько дней после похорон Орджоникидзе. – Мое физическое и моральное состояние не позволяют мне прийти на пленум. Я объявляю голодовку. Буду голодать до тех пор, пока с меня не снимут обвинения в предательстве, вредительстве и терроризме».
Муки Николая Ивановича Бухарина только начинались. Анна, жена Бухарина, проводила его на первое заседание. Символично, что оно началось в сильную метель. Удивительно, но главные жертвы того пленума, Бухарин и Ягода, жили в Кремле по соседству со Сталиным и другими членами политбюро. Тем не менее чекисты обвиняли их в организации убийств. Кремль по-прежнему оставался деревней. Но с этой деревней по злобе и зависти, которые там царили, не могло сравниться ни одно другое селение на Земле.
23 февраля пленум ЦК начал работу. Первое заседание открылось в 18.00. Пленум проходил под впечатлением смерти Орджоникидзе, расстрела Пятакова, постоянно нарастающих арестов, кровожадности и истерии, который разжигали газеты.
Николай Ежов открыл пленум яростными нападками на Бухарина и его голодовку.
– Я не застрелюсь, – оправдывался Бухарин. – Если я застрелюсь, тогда будут говорить, что я совершил самоубийство, чтобы причинить вред партии. Но если я умру, как сейчас, от голода и болезни, вы ничего не потеряете!
– Шантажист! – послышались крики из зала.
– Негодяй! – крикнул бывшему другу Клим Ворошилов. – Лучше держи свою варежку закрытой! Какая низость! Как ты смеешь говорить такие слова?
– Мне очень трудно жить, – попытался объяснить Бухарин.
– А нам легко? – спросил Сталин. – Ты несешь вздор.
– Вы злоупотребили доверием партии, – возвышенно заявил Андреев.
Видя агрессивное настроение вождей, члены ЦК тоже начали доказывать свою верность.
– Не уверен, что есть смысл продолжать эту дискуссию, – заявил И. П. Жуков, однофамилец знаменитого маршала. – Эти люди должны быть расстреляны так же, как были расстреляны остальные негодяи!
Тирада была произнесена с такой злобой, что остальные участники пленума выразили одобрение громкими криками и хохотом. Наверное, многие в этот самый кульминационный момент охоты на ведьм пытались найти разрядку в смехе. Посыпались шутки.
Бухарин язвительно сказал, что в показаниях против него нет ни слова правды.
– Спрос рождает предложение. Это означает, что те, кто давал показания против меня, знают спрос!
Эти слова тоже были встречены взрывом смеха. Но если любимец Ленина рассчитывал разжалобить сердца товарищей по партии при помощи юмора, то он ошибался. Пленум постановил создать комиссию под председательством Микояна и поручить ей решить судьбу Бухарина и Рыкова. Когда обвиняемые вернулись в зал заседаний, осунувшиеся и уставшие после бессонных ночей, никто не захотел пожать им руки. Ежов еще не успел потребовать смертной казни, а Сталин уже издевался над своей жертвой:
– Товарищ Бухарин объявил голодовку. Кому направлен твой ультиматум, Николай? Центральному комитету?
– Но вы собираетесь исключить меня из партии.
– Попроси у Центрального комитета прощения.
– Я не Зиновьев и не Каменев. – Бухарин решительно покачал головой. – Я не стану лгать и возводить на себя напраслину.
– Если вы не признаетесь, то своим упрямством докажете, что являетесь фашистским наймитом, – заметил Анастас Иванович Микоян.
«Наймиты» дома ждали решения своей участи. В старой квартире Сталина и Нади в Потешном дворце Бухарин торопливо писал письмо новому ЦК и потомкам. Он попросил красавицу жену Анну, которой тогда было всего двадцать три года, заучить его наизусть, потому что знал: такое слишком опасно доверять бумаге. «Снова и снова Николай Иванович читал мне его шепотом, – писала Анна, – и я должна была повторять следом за ним. Если я ошибалась, он больно щипал меня за руку».
На другом берегу реки, в Доме на набережной, нетерпеливо ждал Рыков. «Они посадят меня в тюрьму!» – сказал он родным. Когда нападки на Рыкова стали особенно яростными, с его женой случился сердечный приступ. 21-летняя дочь, преданная и любящая Наталья, вместо матери каждый день помогала ему одеваться на пленум.
Комиссия решила судьбу старых большевиков. Большинство преданных сторонников Сталина, такие как Хрущев, хотели устроить показательный процесс, но «без применения смертной казни». Ежов, Буденный и Постышев, который понимал, что у него самого над головой сгущаются тучи, проголосовали за расстрел. Молотов и Ворошилов, как и подобает настоящим подхалимам, поддержали не очень понятное предложение товарища Сталина. Вождь сначала хотел отправить Бухарина и Рыкова в ссылку, потом передумал и написал на листе бумаги: «Передать дело НКВД».
Наконец вызвали Бухарина и Рыкова. Родные начали со слезами прощаться. Рыков попросил дочь позвонить Поскребышеву и узнать, какое вынесли решение. «Когда он мне понадобится, я вышлю машину», – ответил секретарь Сталина. За окном уже начали сгущаться сумерки, когда позвонил этот зловещий предвестник судьбы и предупредил, что высылает автомобиль. Наталья помогла любимому отцу надеть костюм, галстук, жилет и пальто. Они молча спустились на лифте и вышли на набережную. Посмотрев в сторону Кремля, Рыковы увидели черный лимузин. Отец с дочерью повернулись друг к другу, неловко пожали руки и трижды расцеловались по старинному русскому обычаю. «Отец молча сел в машину. Она повезла его в Кремль. – Наталья навсегда запомнила минуты расставания. – Больше живым я его никогда не видела. Только во снах».
Когда Александр Поскребышев позвонил Бухарину, Анна зарыдала и бросилась на грудь к мужу. Примерно так же будут проходить в ближайшие годы расставания миллионов людей. Через четверть часа вновь раздался звонок. Поскребышев сообщил, что пленум ждет его, но Николай Иванович Бухарин не торопился. Он опустился на колени перед совсем еще молодой Анной. «Со слезами на глазах он попросил прощения за то, что разрушил мне жизнь, – рассказывала она. – Но он умолял меня воспитать нашего сына большевиком. „Преданным, настоящим большевиком!“ – дважды повторил он». Бухарин заставил жену пообещать доставить письмо, которое она заучила наизусть, обновленной партии. «Ты молода, ты доживешь до этого», – улыбнулся он и поднялся с пола. Николай Иванович обнял, поцеловал Анну и сказал: «Смотри, не голодай, Анютка. История допускает неприятные опечатки, но правда все равно победит».
«Мы знали, – писала Анна Ларина, – что расстаемся навсегда». Она с трудом пробормотала: «Постарайся не лгать о себе», – но это было слишком большой просьбой. Застегнув кожаное пальто, Николай Бухарин растворился в темных аллеях вокруг Большого Кремлевского дворца.
