Клэр Томалин - Жизнь Джейн Остин
В Мэнидауне тоже находилось время для неторопливых разговоров. Две недели, которые Джейн провела в тот год у сестер Бигг, прошли столь приятно, что она решила пригласить их летом в Саутгемптон с ответным визитом. Ее мать собиралась уехать к Джеймсу, так что барышни заранее предвкушали, как уютно соберутся своим сплоченным кружком и насладятся непринужденным общением. Но затем вся затея чуть не рухнула, поскольку Джейн застряла в Годмершеме: некому было сопроводить ее в Саутгемптон ко времени приезда сестер Бигг. Джейн ужасно огорчилась и даже бросилась умолять Эдварда, что было для нее совершенно не характерно. В семье считали, что в Годмершеме ей ничуть не хуже, чем в любом другом месте, и что она преспокойно проведет там еще два месяца, пока не приедет Генри и не отвезет ее домой. Никому не приходило в голову, что у нее могут быть свои собственные планы, с которыми нужно считаться. Должно быть, она чувствовала себя чем-то вроде живой посылки.
Ей пришлось представить Эдварду и Элизабет «личную причину» необходимости увидеться с сестрами Бигг, и лишь тогда они вняли и Эдвард согласился отвезти сестру в Саутгемптон. Вероятно, она сказала, что не хотела бы обижать обитательниц Мэнидауна после того, как отказала их брату; да и вообще Бигги считались в Хэмпшире важной семьей. И все равно Эдвард отзывался об этой поездке с неудовольствием, а Джейн смиренно писала сестре: «До тех пор, пока у меня нет собственных средств на дорожные расходы, я не должна роптать». Хотя надеяться, что собственные средства когда-либо у нее появятся, в общем-то, не приходилось.
Эти уютные две недели в узком кругу подруг должны были стать последними для Кэтрин Бигг: в свои тридцать три она собиралась замуж за преподобного Герберта Хилла, священника почти шестидесяти лет. Когда в октябре наступил день свадьбы, Джейн записала: «Завтра мы должны подумать о бедной Кэтрин», что позволяет понять, как она смотрела на судьбу подруги[159]. Она постепенно приходила к мысли, что стародевье положение, прежде так ее страшившее, может быть формой свободы.
В августе приехал Фрэнк и заявил, что они с Мэри хотели бы зажить своим домом на острове Уайт. Джейн вполне понимала: «им вполне хватает друг друга» и они «должны быть очень счастливы»; она была рада за брата и невестку, но сама уже достаточно насмотрелась на младенцев и на беременности, чтобы прийти к выводу, что прекрасно обойдется и без них. События последующих месяцев только утвердили ее в этом.
Кассандра отправилась в Годмершем помочь Элизабет при одиннадцатых родах. Там уже водворилась новая нянька, а мальчики уехали в школу (двое старших к тому времени учились в Уинчестере). Пятнадцатилетняя Фанни записала 27 сентября в своем дневнике: «Мама, как обычно, нездорова», а уже 28-го: «Около трех часов дня, к нашей великой радости, наша дорогая мама разрешилась чудесным мальчиком и чувствует себя превосходно». 4 октября она писала: «Мама встала к обеду», на следующий день: «Папа — на квартальной судебной сессии», в субботу малыш был крещен Брук-Джоном, а спустя три дня Элизабет умерла: семья была оглушена этим внезапным ударом. Доктор не мог дать никакого объяснения, за полчаса до кончины она съела «изрядный ужин», как явствует из дневника Фанни. Ей было всего тридцать пять: знатная, состоятельная леди, окруженная всеобщей заботой, вышедшая замуж по любви в восемнадцать лет и с тех пор находившаяся в почти постоянном состоянии беременности[160].
Генри примчался в Годмершем, и полетели письма между Кассандрой и Джейн, а от них обеих — к другим членам семьи, которых нужно было оповестить. «Пусть Всевышний укрепит вас всех», — писала Джейн. Она думала о «дражайшем Эдварде, чья потеря и чьи страдания не сравнимы ни с чьими», но также и о «муках Генри», вполне сознавая особое его положение в Годмершеме, «но он, разумеется, приложит все силы, чтобы стать источником помощи и утешения». Она не стала писать «панегирика усопшей», ограничившись лишь строкой о «ее твердых принципах, истинной преданности, совершенстве во всем», и в основном думала о детях: о Фанни, вынужденной занять положение хозяйки дома и заменить мать для новорожденного, и мальчиках, находившихся в школе. Джеймс увез их к себе в Стивентон, к разочарованию Джейн: «Я была бы так рада, если бы они побыли с нами в такое время». А бедную маленькую Лиззи и семилетнюю Марианну спустя три месяца собрали и отправили в пансион в Эссексе без всякого противодействия со стороны их старшей сестры или тети Кэсс. Но Джейн продолжала беспокоиться о «милой малютке Лиззи и особенно о Марианне», и «дорогие малютки» не выходили у нее из головы в тот день, когда им предстояло отправиться в путь. Сестренки протестовали так сильно, что в конце концов были возвращены под родной кров и стали учиться с гувернанткой, но прежде им пришлось провести целый год вдали от дома.
«Полагаю, ты видела тело — какое оно производит впечатление?» — спрашивает Джейн у сестры в письме с любопытством, малопонятным современному человеку. Наверное, она вспоминала о единственном покойнике, виденном ею до сих пор, — об отце, светлое и умиротворенное выражение на лице которого очень ее утешило, — и надеялась, видимо, услышать от сестры нечто подобное и об их усопшей невестке. В том же письме Кэсс она рисует в своем воображении, как Эдвард, «неутешный в своем горе, бродит из комнаты в комнату и, верно, нередко заходит наверх, в спальню, чтобы взглянуть на то, что осталось от его Элизабет».
Десять дней спустя юные Эдвард и Джордж прибыли на Касл-сквер. Они ехали из Стивентона в экипаже, настояв на том, чтобы сидеть на козлах с кучером, и, хотя он дал им свое пальто, промерзли до костей. Джейн прекрасно справилась со своей задачей — утешить осиротевших мальчиков. Она была слишком здравомысляща, чтобы ожидать от них беспрерывного сокрушения и тоски или чрезмерного рвения к псалмам и молитвам. Вместо этого она делала с племянниками бумажные кораблики, которые затем обстреливались каштанами, играла с ними в карты и бирюльки, придумывала загадки и шарады. А что самое замечательное — отправилась с ними на лодке по реке взглянуть на строящийся военный корабль и даже позволила значительную часть пути сидеть на веслах. Она хорошо помнила из своего детства, что именно радует мальчиков, и инстинктивно чувствовала, насколько лучше подбодрить их и отвлечь подобными вылазками и играми, чем настаивать на трауре. Это был один из редких моментов семейной истории Остинов, когда Джейн была у руля, — и она все сделала абсолютно правильно.
Среди всех этих хлопот забрезжил еще и переезд. Эдвард в конце концов все-таки предложил матери и сестрам дом или, вернее, даже два дома на выбор: один поблизости от Годмершема в прелестной деревушке Уай, другой — коттедж его управляющего в Чотоне. Управляющий скончался, а его вдова собиралась съехать в середине лета. Чотонский коттедж не требовал больших расходов, при нем имелся сад, службы, а внутри — шесть спален и мансарды, которые можно было использовать как кладовые. Миссис Остин очень понравился вариант в Уае, но остальные трое (Марта среди прочих) легко переубедили ее в пользу Чотона. Они знали это местечко и уже оценили его близость к Олтону. Там размещалось отделение банка Генри, и Джеймс жил всего в двенадцати милях, что, разумеется, имело немалый вес в глазах их матери. И потом, это был все тот же сельский Хэмпшир — дорогие сердцу места, с которыми их всех связывали давние привычки и вкусы. Так и порешили, и все начали готовиться к переезду, который должен был состояться в июле.
