Владимир Семёнов - Трагедия Цусимы
Как и откуда мог я добыть ему этот ответ?.. Не я один, все мы бродили, как потерянные, в ожидании этого ответа, решавшего нашу участь…
Через сношения с нашими агентами и консулами в разных портах были уже зафрахтованы пароходы, готовые по условной телеграмме выйти в море и доставить нам уголь на указанное рандеву… Надо было только получить из Петербурга хоть какой-нибудь ответ, какое-нибудь определенное приказание… хотя бы сообщение, что в док не пустят, — делайте, что можете. — Мы бы управились!.. (Конечно, при содействии добрых друзей, но ведь они в этом не отказывали!)
Наконец ответ пришел… Такой ответ, какого не ждали не только мы, но даже и местные французы…
За этот проклятый день в моем дневнике записано только:
«22 августа. — Все кончено. — Сегодня в 11 ч. утра получена телеграмма — разоружаться».
Текст телеграммы не внесен в мою записную книжку, но я не только его помню, я, как сейчас, вижу перед собой этот лоскуток бумаги… «Она» была даже не шифрованная… «Она» гласила:
«Генерал-адмирал приказал крейсеру кончить кампанию, спустить флаг и разоружиться по указанию французских властей. Авелан».
Что тут было! — почти бунт…
— Не позволим спускать флага! — Не допустим разоружения! В море! В море! — кричали в кают-компании…
Остановить этот порыв не было возможности. Дав накричаться и отвести душу, я попросил слова.
— Господа! Судьба крейсера решена. Никакие наши протесты не могут отменить приказания, отданного именем генерал-адмирала…
Глухой ропот прервал мою речь…
— Позвольте кончить! Крейсеру приказано разоружиться, но это будет выполнено официально еще через несколько дней, а между тем командиру довольно и получаса, чтобы всех нас списать с крейсера за нарушение дисциплины и критику распоряжений высшего начальства в военное время. Он имеет на это полное право, пока корабль под флагом, и не обязан в своих действиях давать отчета французскому правительству…А раз списан — на все четыре стороны!.. Например — на вторую эскадру…
Командир вполне сочувственно отнесся к моей идее, но, конечно, не согласился отпустить всех желающих, так как нельзя же было оставить крейсер вовсе без офицеров. Я получил разрешение не в счет, а прочие — метали жребий. Судьба решила, что из состава кают-компании уезжали: старший офицер, один лейтенант, три мичмана и два механика; оставались — два лейтенанта (один — за старшего офицера), два мичмана и два механика; доктор и священник не шли в счет — они все равно не могли уехать.
В то же время я телеграфировал адмиралу Рожественскому:
«Крейсер разоружается. В память старой службы прошу разрешения нам прибыть на вторую эскадру. Невыносимо сидеть сложа руки, когда другие дерутся».
Ответ получился благоприятный.
Вскоре же в отелях Сайгона появилась партия etrangers de disrtaction, ожидавших ближайшей оказии, чтобы отбыть в Европу.
«Диана» официально разоружилась, и командир ее вручил генерал-губернатору список офицеров и команды, находящихся на крейсере, удостоверяя, что они не примут более участия в военных действиях. Такое удостоверение (все равно, что сдача на «честное слово») освобождало французские власти от обязанности наблюдать за «интернированными», дабы воспрепятствовать их побегу.
Конечно, нас в этом списке не было.
31 августа отбыла первая партия (трое) знатных иностранцев на товаропассажирском пароходе (Этим не посчастливилось — они опоздали на вторую эскадру.), а 2 сентября на пароходе «Polynesien» общества Messageries Maritimes выехали из Сайгона господа Bernard Christian, ecrivian (начальные буквы были подогнаны на всякий случай к меткам на белье. — В. С), инженер Friedrich Shoeshling и два техника, служившие в Дальнем, — Мейер и Шульц. Эти последние путешествовали даже во втором классе, чтобы не возбудить подозрения основательным знанием одного только русского языка.
ПОХОД ВТОРОЙ ЭСКАДРЫ
I
От Сайгона до Либавы. — Выход эскадры из аван-порта. — Первые впечатления. — Беседа со старым соплавателем. — В звании пассажира при штабе адмирала Рожественского. — «К непосредственному боевому опыту надо относиться с тщательной критикой…»
Итак, господа Christian (офранцузившийся швед), Shoeshling (природный немец) и обрусевшие немцы Мейер и Шульц благополучно отбыли из Сайгона 2 сентября 1904 г. на пароходе Messageries Maritimes.
К сожалению, никто из них за время плавания не вел дневника, а потому описывать его подробно я не берусь, так как обещал читателям строго держаться документов, каковыми я, из числа заметок очевидцев, считаю только те записи, которые сделаны в самый момент совершающегося факта. Воспоминания всегда имеют окраску, приданную им последующими событиями, участником или свидетелем которых был автор. Это является неизбежно, помимо его воли.
В данном случае, имея возможность руководствоваться только воспоминаниями, буду краток.
Опасность, грозившая путешественникам, заключалась в том, что любой вспомогательный крейсер японского флота, получивший надлежащие сведения, мог остановить пароход и потребовать выдачи военной контрабанды. Конечно, для этого нужно было прежде всего удостоверить личность, но, на несчастье, это оказывалось нетрудным, так как невольные «путешественники», не подозревая ожидающей их участи, за время пребывания в Сайгоне широко пользовались услугами многочисленных фотографов. Между тем сами французы признавали, что японских шпионов в городе достаточное количество, а из Сингапура доносили, что в Малаккском проливе держатся японские крейсера.
Огромное большинство пассажиров составляли, вполне естественно, французы, но были и представители других национальностей. В I классе — несколько англичан, а во II — кроме европейцев, еще и местные жители: анамиты, малайцы, китайцы и даже два японца.
Главным образом ради этого элемента и разыгрывалась комедия, в которой принимали участие не только «путешественники», но и капитан парохода, и многие французские офицеры, ехавшие в отпуск, и возвращавшийся в Париж депутат от Кохинхины Deloncle.
Все они, неоднократно бывавшие на «Диане», по-видимому, совершенно не обладали памятью на лица. Знакомство завязалось только впоследствии, да и то, по внешности, довольно туго. Наши милые спутники, в своем пристрастии к «lа mysere», даже чересчур старались, но выполняли это с большим искусством, так быстро меняя тему и тон разговора при появлении вблизи «нежелательных субъектов», делая такие неожиданные выпады, что порой хотелось от души смеяться и даже аплодировать. Так, однажды, горячо, но вполголоса обсуждая действия Куропаткина под Ляояном, французский капитан в том же тоне, но с еще большей таинственностью, указывая на гулявшего по палубе Мейера (небольшого роста, сильного брюнета), заявил: «Мне этот русский немец очень подозрителен… не японский ли шпион? Сколько их развелось! Всюду, всюду!..» — Оказывается, к нам подошел и сел неподалеку один из англичан. Лейтенант из legion etrangere, хорошо говоривший по-шведски, при таких обстоятельствах никогда не упускал случая практиковаться в употреблении этого языка, рассказывая г. Christian о том, как он провел несколько лет в Швеции, причем его собеседник чувствовал себя довольно затруднительно, но храбро подавал реплики (безбожно путая датские, шведские и немецкие слова) и делал вид, что из любезности торопится перевести разговор на французский язык.
