Татьяна Егорова - Андрей Миронов и Я
– Любимая архитектура?
– Кровать, – и добавил. – Теперь я холост и надеюсь, вы не откажетесь выпить со мной чашечку кофе. Немедленно уходим отсюда.
И на глазах изумленной публики мы покинули банкетный зал.
Тихо играла музыка. Горела свеча.
Посреди номера стоял открытый чемодан, рядом с чемоданом стояла я, совершенно голая, в сапогах, и он, вытаскивая один за другим бесконечное количество разноцветных шелковых итальянских платков, завязывал их на всех частях моего тела. Платками были перевязаны руки у предплечий, локти, кисти, шея, наискосок, как шаль, платок закрывал одну грудь, а другая – вызывающе торчала, еще один платок лег на бедра, я качнула ими, пошла танцевать восточный танец. Не снимая этого наряда, я пила кофе, курила сигареты – внутри происходили бурные монологи, в движениях была осторожность, глаза блестели грустной радостью.
– Что будет дальше? – сказали мы в один голос. Мы лежали, обняв друг друга. Было неясно – смеемся мы или плачем, и он все вскрикивал:
– Таня! Это ты? Не может быть! – трогал меня руками, как слепой, и все повторял до утра: – Таня? Это ты? Неужели это ты, Танечка? Да развяжи ты эти платки, наконец…
Сделав несколько акробатических трюков – мостик, колесо, шпагат, – Акробатка, которая не расставалась с ним в Италии, прислонила ухо к двери и пыталась понять, что же там происходит?
Андрей, напившись к утру коньяку, пел:
Вернулся я на родину,
Шумят березки стройные.
Три года я без отдыха
Служил в чужом краю!
– Танечка, – говорил мне Андрей, – прошу тебя, я тебя очень прошу, я так отвык от этого, прошу тебя, нарисуй мне лицо.
Я рисовала ему лицо нежно-нежно, вдруг ему становилось щекотно, он вздрагивал, смеялся, в эту ночь так и не заснули.
В театре на спектакле, проходя мимо, он, загадочно улыбаясь, бросал в меня фразу из «Ревизора»: «Душа моя, Тряпичкин, со мной такое произошло!» Ох, мы были на подъеме! Мы провели медовую неделю. Он говорил:
– После Риги наш любимый город – Прага! Давай здесь останемся! Попросим политического убежища, устроимся в театр. Я буду рабочим сцены, а ты реквизитором. Бросить всех! Забыть все! А как же мама?
После этой фразы мне показалось, что ко мне подъехала гильотина. Мама! Я совсем забыла про маму, и эта «радостная» весть вернула меня в реальную действительность и заставила посмотреть на все другими глазами.
Глава 44
УДАЧНАЯ ОХОТА ПЕВУНЬИ
– Слушай, как там Миронов? – спрашивала меня Певунья при встрече в Доме актера. – Развелся или не развелся?
«Как там Миронов?» – она спрашивала всегда и у всех. Но теперь ее это особенно волновало – у нее родилась дочка, но отношения с отцом ребенка не сложились, и она воспитывала малютку одна.
У Андрея началась новая жизнь на улице Танеевых у родителей. Музыкальная система, динамики занимали почти всю комнату. Это создавало неудобства для Марии Владимировны, тем более она была раздражена ситуацией – коту под хвост такую квартиру на Герцена! Она стоила стольких трудов и денег!
– Обобрали! Я говорила, что тебя ограбят!
Каждый вечер она сидела в прихожей, где стояли книги, и судорожно ждала сына. Менакер устал от жизни, плохо себя чувствовал и уже не мог соответствовать ей, конфликтеру, во взрывных ситуациях А вот Андрей – воспламеняющийся и заводной… Он приходил домой очень поздно – спектакль, потом гости, потом еще гости, и уже с порога начиналось:
– Я тут с ума схожу! Я не знаю, что мне думать! Где ты шляешься, сволочь?!
Андрей тут же поддавался на провокацию, тоже начинал кричать:
– Мне уже не пять лет! Не надо меня все время ждать и проверять! Я не ребенок! У меня такой ритм жизни! Хватит! Мне надоело!
– Ах, тебе надоело?! – кипела Мария Владимировна в этом животворящем для нее конфликте.
Он находился в отчаянии. Из огня да в полымя! Вернуться назад на Герцена – лучше в петлю. Жить с матерью – они не могли ужиться, они очень похожи – невмоготу!
А я? Я опять ускользала. Я разрывалась пополам. Одна моя часть рвалась к нему, а другая – от него. «Я не справлюсь с этим образом жизни, с матерью, а она будет всегда кружить вокруг нас на метле, и я его возненавижу в первые два месяца. „Рудольф Валентино“, кинолюбовник, театральный кумир! А дома – тиран, узурпатор и психопат. Он опять меня закабалит, и я буду сидеть при нем как собака Баскервилей „Таня, не наступай на одни и те же грабли! – шептал мне инстинкт самосохранения. – Сиди тихо. Жизнь сама все поставит на свои места“. И она поставила!
Однажды вечером с улыбкой и песней в квартиру на улице Танеевых впорхнула Певунья. Как заблестели глаза у Марии Владимировны! Она сразу налила рябиновой, они крепко выпили, и Певунья увезла к себе домой артиста Миронова. «И с ним была плутовка такова». Она была на вершине счастья – наконец-то ее охота увенчалась успехом. Ему некуда деваться! И ее ненасытное тщеславие было удовлетворено. Она форсировала получение двухкомнатной квартиры, а пока они вдвоем, как родители, решили заняться концертной деятельностью. В психиатрии это называется принудительное повторение – повторение судьбы родителей. В декабре они уже уехали в Ленинград на первый совместный концерт.
Андрей мечтал о нормальной семье, ему показалось, что вот наконец-то все может получиться. Певунья – хваткая, деловая, хозяйственная. И главное – увлечь себя на поставленную задачу, а задача – сделать дом, семью, место, куда бы он мог спокойно приходить и чувствовать себя хозяином.
Они как одержимые играли концерты, а я писала рассказы, очерки… Вызвала Шармёра, прочитала ему рассказ, он послушал и сказал:
– Иди на Цветной бульвар в «Литературную газету», на пятый этаж. К Веселовскому. Он – главный редактор шестнадцатой полосы. Отдай ему это, напечатает. Будет приставать.
Так я и сделала – пошла на Цветной бульвар, поднялась на пятый этаж к Веселовскому – это был лесной рыжий человек. Приставал, но рассказ напечатал. 25 июня 1975 года состоялась моя литературная премьера. «Бедная Лиза» назывался мой рассказ на шестнадцатой полосе «Литературной газеты». Так по-разному мы с Андреем отметили новые повороты жизни – он растрачивал свой блистательный Божий дар, трепал его в концертах, зарабатывая деньги, а я сконцентрировалась на даре литературном и выскочила из артисток в писательницы.
На репетиции зеленоглазая Зина в зрительном зале размахивала газетой и провозглашала:
– Рассказ Егоровой в «Литературной газете»! Напечатан рассказ Егоровой! В газете! Кто бы мог подумать!
Привожу этот рассказ, который наделал тогда столько шуму.
БЕДНАЯ ЛИЗА– Лиза, вы… вы, Лизочка, прелесть, – говорил я, сидя за столом многолюдного ресторана.
Модная Лиза, экстравагантная, красные ноготки на тонких пальцах, черное платье и красный длинный шарф. Ресницы касались лба. Глаза, огромные, изумленные, смотрели на меня с надеждой.
– Лиза, вы горящая головешка, нечаянно брошенная в мою жизнь! Это какое-то наваждение, какая-то страсть!..
Она тихо промолвила:
– Под силой страсти мы подразумеваем такую страсть, предмет которой так необходим для нашего счастья, что без обладания им жизнь кажется невыносимой. Гельвеций.
И глядя в мои остановившиеся глаза, добавила:
– Французский философ восемнадцатого века, эпоха Просвещения…
И засунула себе в рот ветку петрушки.
Я быстро наполнил наши бокалы шампанским и постарался перевести разговор в другое русло:
– Вы любите живопись, Лизочка? Вчера я был на выставке «Шедевры европейской…»
– Да, конечно, – перебила она. – Учиться можно только на шедеврах. Настоящий шедевр можно узнать по такому бесспорному признаку: в нем ничего нельзя изменить. Поль Валери.
Я нежно коснулся ее руки:
– Лиза, руки-то какие холодные! Замерзли? Нет? Наверное, сердце горячее? – спросил я, заглядывая ей в глаза.
– Схоластическое восприятие мира, – холодно отпарировала она. – Сердце? Наши сердца – высохшие ячейки. А любовь, друг мой, это зодчий вселенной.
Акции мои падали. Я мучительно напрягал свою память, припоминая, что читал в последнее время. Я хотел вспомнить хоть какого-нибудь писателя, но ничего кроме «Солнечный круг, небо вокруг» в голове не вертелось.
– Солнечный круг, небо вокруг, – сказал я. Она зловеще-снисходительно улыбнулась:
– Лозунг Горация. Отважься быть разумным!
«Золотые слова», – подумал я и стал нервно шарить по карманам, ища спасительную сигарету. А она сидела, глядя на меня своими неподвижными глазами, и выклевывала с тарелки длинными тонкими пальцами то морковку, то горошек, отщипывала маленькие кусочки теплого калача.
Я закурил. «Сейчас или никогда! Дерзай!» – сказал я себе.
– Так вот, посмотрите в окно, Лизочка, как прекрасен этот мир… Посмотри… посмотри… Я хочу… Я хочу… чтобы, так сказать, день начинался и кончался тобой. Одиночество – страшная штука…
