Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11
Продолжая жить в «Кросьель» где селятся все богатые иностранцы, я легко завязывал знакомства со всеми и обеспечивал им счастье терять свои деньги у прекрасной м-м Гудар. Я был этим недоволен, но таково было положение вещей.
Спустя пять или шесть дней после отъезда Бетти я встретил аббата Гама в «Чиаджиа», очень постаревшего, но чувствующего себя хорошо и веселого. После того, как мы поведали друг другу, в течение получаса, наши приключения, он рассказал мне, что все разногласия между Святым Престолом и королевским двором окончились, благодаря отваге папы Ганганелли, что он собирается вернуться вскоре в Рим, но хочет, до своего отъезда, представить меня некоей персоне, которую я буду рад снова увидеть.
Я вообразил, что это донна Леонильда, либо донна Лукреция, ее мать, или кто-то еще. Но каков был приятный сюрприз, когда я увидел Агату, танцовщицу, в которую я был влюблен в Турине, когда покинул ла Кортичелли! Аббат ее не предупредил, хотя и мог, потому что представил меня только на следующий день. После всего взаимного удивления, как с той, так и с другой стороны, и всех слов, которые обычно говорятся в таких случаях, мы, наконец, успокоились и смогли поведать друг другу о наших обстоятельствах. История Агаты, которую можно было бы рассказать в двух словах, длилась долго, моя, которая должна была бы быть весьма долгой, уложилась в четверть часа. Агата танцевала в Неаполе только год. Один адвокат, который влюбился в нее, на ней женился, и она показала мне четверых детей и их отца, который пришел к обеду. Она столько нарассказывала ему обо мне, что, едва она назвала мое имя, как он бросился мне на шею. Это был человек умный, как все неаполитанские адвокаты. Он заверил меня, что у него было большое желание со мной познакомиться. После ужина мы спустились на набережную, при свете луны, и когда аббат Гама ушел, я остался с Агатой и ее мужем. Я расстался с ними в полночь, пообещав прийти к ним обедать завтра.
Агата, хотя и в расцвете лет, не разожгла во мне ни малейшей искры прежнего пламени; но это было в моем характере. Кроме того, я стал на десять лет старше. Моя холодность мне нравилась. Я был рад, что уберегся от опасности быть вовлеченным любовью в отношения, которые нарушили бы мир и счастливую жизнь этой семьи.
Находясь недалеко от «Посилипо», где жил Гудар, зная, что там играют, и имея сильное желание заняться банком, я направился туда. Время еще не было неурочное. Я вижу стол, окруженный десятью-двенадцатью игроками, и я удивлен при виде банкёра. Это был граф Медини. Не прошло и трех-четырех дней, как он был изгнан из дома посла Франции Шуазейля, потому что его накрыли на нечестной игре, Кроме того, у меня к нему были и старые нарекания. Мой читатель может помнить, что мы дрались на шпагах, и что я мог не забыть обиды. Он оказался вовлечен в шайку Гудара. Я бросил взгляд на банк и увидел, что он в агонии. В нем должно было быть порядка шести сотен унций, а я увидел там едва сотню. Я был там третий. Я посмотрел в лицо понтёра, который произвел этот разгром, и обо всем догадался. В доме Гудара видели этого мошенника в первый раз. К концу тальи тот взял меня в долю и сказал, что это богатый француз, которого представил сам Медини, что он в состоянии проиграть много, и что я не должен огорчаться тем, что ему случайно повезло в первый раз, потому что так не случится во второй. Я ответил, что мне это все равно, потому что я не желаю играть в банке, где Медини держит талью; он ответил, что поэтому он хотел уменьшить банк на треть, но, почувствовав себя оскорбленным, Медини ответил, что надо оставить банк таким, как он есть, и что в случае проигрыша он возвратит мне деньги, которые я не хочу проиграть.
— Если он не вернет мне их завтра утром, у него будут неприятности; но в любом случае это вы должны мне заплатить, потому что я вам ясно сказал, что отказываюсь от всякого выигрыша, когда Медини хочет тальировать.
— Разумеется, вы можете претендовать на ваши две сотни унций от меня, но я надеюсь, что вы прислушаетесь к голосу разума, потому что будет слишком жестоко по отношению ко мне заставить меня потерять две трети.
Я ничего не понимал, так как Гудар был еще больший мошенник, чем Гудини, и я с нетерпением ожидал окончания игры, чтобы обрести ясность… В час после полуночи все кончилось; счастливый понтёр ушел, нагруженный золотом, вместе с другими, и Медини, излучая веселье не по погоде, сказал, что эта победа дорого обойдется выигравшему. Я спросил, не желает ли он отдать мне две сотни унций, потому что я не в игре, как должен был объяснить ему Гудар; он ответил, что он признает себя плательщиком, если я твердо не желаю участвовать в партии, но он хотел бы, чтобы я сказал ему, из каких соображений я не хочу участвовать в банке, когда он таллирует.
— Потому что я не доверяю вашей фортуне.
— Вы понимаете, что причина, которую вы выдвигаете, лишь кажущаяся, и что я мог бы дурно воспринять ваше нежелание?
— Не могу помешать вам дурно воспринимать мои слова, и не собираюсь ничего понимать. Я хочу две сотни унций и предоставляю вам пользоваться всеми победами, которые вы одержите над этим месье. Можете урегулировать это дело с месье Годаром, а вы, месье Годар, вернете мне завтра к полудню две сотни унций.
— Я могу их вам вернуть, только когда граф Медини мне их даст, потому что у меня нет денег.
— Я уверен, что вы их найдете завтра к полудню. Прощайте.
Не желая слушать доводы, которые могли быть только дурными, я вернулся к себе, будучи убежден в очевидном мошенничестве и решившись покинуть притон, как только получу, добром или силой, мои деньги. Назавтра в девять часов я получил записку от Медини, в которой он просит меня прийти к нему, чтобы окончить наше дело. Я ответил ему, чтобы он урегулировал его с Гударом, попросив извинить меня, что не могу к нему прийти. Час спустя он входит в мою комнату и использует все свое красноречие, чтобы я принял от него вексель на двести унций, подлежащий оплате в восемь дней. Я от всего отказываюсь, повторяя, что хочу иметь дело только с Гударом, от которого хочу получить мои деньги к полудню, решившись, сделать все, если он мне их не отдаст из-за того, что они у него только на хранении. Медини повышает голос, говоря, что мое упорство его раздражает; я хватаю пистолет и приказываю ему выйти, что он и делает, побледнев и не ответив ни словом.
В полдень я пошел к Гудару, без шпаги, но с двумя добрыми пистолетами в кармане, и нашел там Медини, который упрекнул меня в том, что я хотел его убить. Я ему не ответил и, держась настороже, сказал Гудару вернуть мне мои две сотни; Гудар спросил их у Медини, и тут бы началась перебранка, если бы я не помешал этому, выйдя на лестницу, обещая Гудару кровавую войну, которая ему дорого обойдется. Когда я уже выходил из дома, я увидел в окне красавицу Сару, которая просила меня подняться по малой лестнице, чтобы поговорить с ней тет-а-тет. Я попросил меня извинить, и она сказала, что сейчас спустится. Она сказала, что я прав, что ее муж ошибается, но что я должен подождать, так как у него нет денег, и она гарантирует, что я получу их в течение трех дней. Я ответил ей, что меня могут успокоить только деньги, и что она больше не увидит меня в своем доме. Тогда она сняла со своего пальца кольцо, которое я знал и которое стоило более чем вдвое больше, и предложила его мне в залог; я взял его, осмотрел и согласился на это и отвесил ей мой реверанс, оставив ее в удивлении, потому что она была в дезабилье, в котором, быть может, никогда не имела отказа.
