Бриджит Бордо - Инициалы Б. Б.
Я была влюблена, безумно влюблена, заворожена, загипнотизирована. А главное — я была горда, что я его жена!
* * *Гюнтер решил продолжить наше свадебное путешествие в Акапулько, на снятой им чудесной гасиенде.
Вилла «Вера» принадлежала одному миллиардеру.
Там нас встретили безупречно вышколенные слуги, невообразимая роскошь, куча скорпионов, пауки-птицееды на клумбах и змеи в ванных комнатах.
Такова Мексика, с ее преимуществами и ее неудобствами!
Акапулько представляют как какое-то чудо, но я не нашла там ничего особенного. Это Мексика под американским соусом! Благодаря фильму «Вива, Мария!» я узнала подлинную мексиканскую глубинку. По мне, Акапулько не имеет колорита, скорее он уродливый и нелепый!
Зато в городе было казино! И быстроходные корабли, и ночные заведения, и международные миллиардеры, и весь высший свет, без которого не обойтись. Гюнтер по уши окунулся в омут светской жизни, которую я избегала.
Тогда-то до моих ушей дошла история о том, что он женился на мне из-за пари, заключенного с друзьями. Зная его характер, страсть к игре, к риску, я сочла это правдоподобным.
Я переговорила с Филиппом, единственным другом среди всеобщего смятения. Его встревоженность лишь подтвердила мои сомнения. Он даже посоветовал мне отправиться в Рино[6]. Таким образом, дело будет решено, и больше об этом не будут говорить! Увы, я поздно поняла, что, слишком сильно желая Гюнтера, я тем самым отдаляла его! Только когда я начала обманывать его, выведенная из себя его равнодушием, он вспомнил обо мне и попытался снова заполучить… но поздно, слишком поздно.
* * *Возвращение в Париж было хмурым и угрюмым, чему способствовали усталость, недоверие, разочарование!
Гюнтер хотел, чтобы я переехала на авеню Фош, но об этом не могло быть и речи! Я посоветовала ему прибраться, убрать из шкафов все вещи, а из рамок все фотографии, связанные с чужим женским присутствием. Лишь тогда можно было бы подумать над его предложением. В любом случае, сейчас, в начале августа, остановка в Париже будет короткой, так как мы все отправимся в Сен-Тропез! В конечном счете, я вышла замуж не за одного мужчину, а за шестерых. Эти шесть дружков вдруг показались мне совершенно неуместными, смехотворными и очень назойливыми!
Мой любимый дом превратился в муравейник, здесь шла совсем другая жизнь.
Телефон беспрестанно звонил: герр Гюнтер Сакс…герр Гюнтер Сакс… герр Гюнтер Сакс!
На обеде у моих родителей в «Пьер Планте» я наконец представила им Гюнтера в качестве моего мужа. Они уже знали его как квартиросъемщика, который все ломает, но отношения были вежливыми и милыми. Папа, говоривший по-немецки, с радостью вел беседы на этом языке, мама была очарована новым поворотом в моей жизни, она была лишь слегка огорчена тем, что узнала о нашей свадьбе из газет, но очень гордилась, что ее зять не еврей, не сумасшедший, не коммунист! Он был немцем, но этот порок не казался ей неустранимым. Мы принадлежали к одному социальному кругу, у нас было одинаковое образование — и это главное.
13 августа Гюнтер уехал в Париж, сумбурно объяснив мне, что у него срочная встреча с доверенным лицом из Германии, важные проблемы, требующие немедленного решения, и так далее и тому подобное…
Через два дня, после безуспешных попыток дозвониться до Гюнтера, я решила немедленно вылететь в Париж вместе с Филиппом в полной тайне от остальных рейсом из Ниццы в 7 часов.
В Париж мы прилетели в 8.30, взяли такси и в 9 часов звонили в дверь дома 32 по авеню Фош! Ключей у меня не было, я лишь раз была в этой квартире, формально числившейся моей, но для меня такой же чужой, как и любая чужая квартира.
Нам открыл метрдотель.
При виде меня он принялся что-то блеять. Оттолкнув его, — Фи-Фи следом за мной — я прямиком направилась в спальню Гюнтера, к счастью, я помнила туда дорогу…
Пусто! Квартира была пуста. Спешно разбуженный личный секретарь, ливанец Самир, огорошенный моим вторжением, принялся плести невесть что, но я не слушала его, лишь повторяя, как рефрен: «Где Гюнтер? Где Гюнтер? Где Гюнтер?»
Около десяти часов я услышала звон ключей у входной двери, я не пошевелилась… Появился взъерошенный Гюнтер с несессером под мышкой, эта деталь окончательно решила его судьбу в моих глазах. Он пустился в путаные объяснения, что у него-де была ранняя деловая встреча (ну да, 15 августа, и на нее надо было брать свой несессер!).
Я смеялась над ним, а Гюнтер путался во лжи.
Затем, так же быстро, как я ворвалась сюда, не разводя лишних церемоний, я покинула Гюнтера, его секретаря, метрдотеля, эту квартиру, авеню Фош и Париж. В половине третьего уже были на вилле «Мадраг». Кошмар длился всего несколько часов, но он оставил несмываемое пятно на нашей короткой совместной жизни.
Во мне что-то навек сломалось, меня безбожно предали. Мои возмущение и грусть смешались с диким отчаянием. Я стала игрушкой в дьявольской игре, меня одурачили, мной вертели, меня использовали.
Я была ставкой в грязном пари, я осталась в дураках в бесстыдной и отвратительной игре, эта рана никогда не заживет.
Мои амазонки, никогда не принимавшие этот брак всерьез, добавляли масла в огонь. Я пережила прекрасное приключение, сон наяву, который вдруг превратился в кошмар. Теперь я должна была проснуться и взять себя в руки.
Гюнтер вернулся на вертолете, сбросил чемоданы в воду, затем спрыгнул сам. Он приехал, чтобы попытаться склеить осколки нашей совместной жизни. Он говорил, что нельзя устраивать скандал из ничего, лучше продолжать играть роль прекрасной незаурядной пары, ведь мы принадлежим к расе господ и должны соответственно вести себя! Наверное, на меня отрицательно подействовал Филипп.
Филипп был удален из моего окружения и вконец разругался с Гюнтером! Да и Сен-Тропез в августе стал невыносим! Нам надо было уехать подальше от этого цирка, туда, где поспокойнее.
Гюнтер предложил свое поместье в Баварии и попросил меня последовать за ним, чтобы представить своей семье, в частности, матери. Чтобы я не чувствовала себя совсем одинокой вдали от родины, он посоветовал мне пригласить также папу и двух приятельниц.
Шарм Гюнтера сработал и на этот раз.
Изменил он мне или нет, но я уступила, и, к общему восторгу, самолет доставил нас из Ниццы в Мюнхен! Внезапно мы очутились в сырости и тумане, столь дорогих сердцу Людовика II Баварского, впрочем, этот климат и свел его позже с ума! Поместье оказалось очаровательным домиком, с окнами в цветах, уютными комнатами, фаянсовыми печами, но, к сожалению, салон был украшен охотничьими трофеями — чучелами разных животных, набитыми соломой… У меня забегали мурашки при виде этих несчастных ланей, кабанов, оленей-семилеток, хищных зверей. Они пристально смотрели на меня своими стеклянными, бесконечно мертвыми глазами, требуя отмщения, в котором им невозможно было отказать.
