Юрий Борев - Луначарский
— Против такой программы не возражаю. Однако как понимать выступление авторитетного работника вашего наркомата? Вот посмотрите, мне актеры специально принесли. Это статья в газете «Известия».
Луначарский взял газету и прочитал в статье П. М. Керженцева кем-то для Шаляпина отчеркнутое красным карандашом место: «Буржуазный театр до такой степени обанкротился, что после прокалки в огне социальной революции от него почти ничего не останется. Театральная политика должна быть проведена путем принуждения. И она приведет к созданию нового театра через стадию разрушения».
Шаляпин продолжал:
— Зачем же, спрашивается, разрушать театр? А вот мне принесли другую статью, летнюю, тоже «Известия», за… сейчас посмотрю… вот… от 17 июля 1918 года… — Шаляпин протянул Луначарскому другую газету, в которой также красным карандашом, видимо, та же рука отчеркнула заголовок статьи: «Из народа, но не в народ» и строки, в которых предлагалось социализировать и передать в собственность общества… Шаляпина. — Да что же я вещь, что ли? Может, меня крепостным актером сделают? У меня, попросту говоря, знаменитый вопрос Аркашки Несчастливцева возникает: «А не удавиться ли мне?»
Луначарскому было неловко за автора нелепой статьи.
— Федор Иванович, — как можно деликатнее начал он, — мы создаем новое общество, новую культуру. Как все это делать, никто точно не знает. Делаем впервые. Пример брать не с кого. Вот люди и думают, спорят, обсуждают, а порою говорят глупости. Конечно, никто Шаляпина передавать в собственность общества не станет. Это чепуха. Однако и в иной глупости можно найти рациональное зерно. Ведь речь здесь идет о том, что великого артиста должен слушать народ. А у народа еще не всегда хватает общей культуры, нет навыков восприятия классики, нет понимания условности театра и его языка, нет привычки, времени, средств ходить в театр. Как же быть? Я нередко предваряю театральное представление вступительным словом, пытаюсь популярно рассказать о спектакле. Однако этого, видимо, мало. Я вот поговорил с вами об этих глупостях, — Луначарский потряс газетами со статьями, — и пришла идея: распоряжусь-ка я раздавать бесплатно треть билетов на спектакли Мариинского театра с участием артиста Шаляпина. Будем распределять билеты среди рабочих и школьников, студентов и курсантов, командиров и политработников, красноармейцев и матросов. А что? — Луначарский улыбнулся. — Так мы «национализируем» искусство Шаляпина! Его будет слушать народ! И кое-что еще надо будет предпринять…
Вскоре в Мариинском театре шла опера «Севильский цирюльник». Федор Иванович исполнял роль Дона Базилио. Первый выход Шаляпина в этом спектакле на сцену был лишь во втором акте. Несмотря на всемирную славу, огромный сценический опыт и величайшую популярность, для Шаляпина каждая встреча со зрителем была не просто волнующим, а потрясающим всю его душу событием. Поэтому на спектакль он всегда приходил заблаговременно, неторопливо готовился, гримировался, вживался в образ, унимал волнение. И сегодня Шаляпин пришел, как обычно, до начала представления. Едва он появился в своей артистической уборной, как туда вошел директор театра Экскузович и попросил певца срочно выйти на сцену. Когда артист подошел к левой кулисе, то услышал голос Луначарского, читавшего лекцию-комментарий к знаменитой опере Россини. Шаляпин с интересом вслушивался в развиваемые Луначарским мысли.
Стоя на авансцене, а порой прохаживаясь вдоль рампы, нарком импровизировал вступительное слово, характеризующее предстоящий спектакль, и говорил о проблеме нового зрителя и об отношении к классическому наследству. Нужна ли революции классика? Безусловно, нужна. И в этой связи Луначарский охарактеризовал Бомарше, творчество которого связано с ситуацией кануна французской революции. Наизусть он декламирует монолог Фигаро, а потом анализирует содержание этого монолога и соединяет современность и историю. Вдруг докладчик заметил Шаляпина, прервал свою речь и настоял на том, чтобы артист вышел на сцену. Когда ничего не понимающий Шаляпин вышел на сцену, Луначарский обратился к публике:
— Дорогие товарищи, разрешите мне зачитать декрет Совета комиссаров Союза коммун Северной области.
После аплодисментов Луначарский прочитал:
— «В ознаменование заслуг перед русским искусством высокодаровитому выходцу из народа, артисту государственной оперы в Петрограде Федору Ивановичу Шаляпину даровать звание народного артиста. Звание народного артиста считать впредь высшим отличием для художников всех родов искусства…»
Раздался шквал аплодисментов, и Луначарский поздравил смущенного артиста. Шаляпин сильными и артистически холеными руками обнял наркома, а потом обратился в зал:
— Я много раз в моей артистической жизни получал подарки от разных правителей, но этот подарок — звание народного артиста, — последние два слова Шаляпин произнес с особой интонацией, — мне дороже всех подарков.
И тогда кто-то в зале запел:
Мы по бережку идем,
Песни солнышку поем.
Из партера, с бельэтажа и галерки дружно грянуло:
Ай-да-да ай-да,
Ай-да-да ай-да
Эй, ухнем!
У Луначарского слезы навернулись на глаза, и он присоединил к песне свой не очень умелый голос, скорее декламировал, чем пел.
И вдруг огромный зал заполнил могучий голос, перекрывший весь хор:
Эй, ухнем! Эй, ухнем!
Еще разик, еще да раз!
Волга-Волга, мать-река,
Широка и глубока.
Ай-да-да ай-да,
Ай-да-да ай-да
Широка и глубока.
У Луначарского по щекам текли слезы, он не вытирал их. «Дубинушка» сотрясала стены Мариинки:
Эй! Эй!
Тяни канат сильней!
Что нам всего милей?
Волга-Волга, мать-река.
И теперь уже голос Шаляпина органично слился с голосом народа, певшего в зале:
Эй, ухнем! Эй, ухнем!
Еще разик, еще да раз!
Эй, ухнем! Эй, ухнем!
Еще разик, еще да раз!
Эй, ухнем! Эй, ухнем!
Пожалуй, на своем долгом веку прославленный Мариинский театр не знал такого могучего хора. И думалось: с таким народом «да не то что баржу на Волге, земной шар можно с места сдвинуть…».
После одной из гастрольных поездок за рубеж Шаляпин не вернулся в Россию. Многократно Наркомпрос настойчиво предлагал певцу приехать хотя бы ненадолго, с тем чтобы выступить перед своим народом и тем самым подтвердить свое высокое звание народного артиста. На приглашения, посылавшиеся ему, Шаляпин отвечал вежливым отказом и объяснял его тем, что импресарио опутали его сложной сетью обязательств. Артист заверял, что когда-нибудь настанет для него свобода от этих обязательств и тогда он приедет. На письмо полпреда Наркомпроса СССР Шаляпин ответил уклончиво, однако дал понять, что ни на какой разрыв с утвердившейся на его родине властью он идти не хочет.
