Сергей Михеенков - Остановить Гудериана. 50-я армия в сражениях за Тулу и Калугу. 1941-1942
Вначале обработали из минометов. Да так, что тела убитых и раненых выбрасывало из окопов. Тяжелые мины ложились парами.
Когда начало трясти землю, Отяпова затошнило. Хорошо, что ничего не ел, подумал он, сплевывая под ноги горькую желчь тягучей слюны. Зашумело в ушах. Контузия, сволочь такая…
Он пришел в себя оттого, что кто-то с силой тряс его за плечи. Пелена перед глазами рассеялась, и он увидел искаженное ужасом лицо Гуська. Случилось что-то страшное, понял Отяпов и попробовал встать. Все суставы болели. Руки-ноги дрожали.
– Танки! – услышал он голос Гуська.
Через них перепрыгнул лейтенант. Тут же резко ударила бронебойка. Обдало снегом и мерзлой землей.
«Началось… Ничего, сейчас встану и я…» Отяпов навалился грудью на бруствер. Затолкал в магазин новую обойму. Уже понесло по траншее пороховой дымок. И этот запах заставил Отяпова внутренне встрепенуться, взять себя в руки.
Снова ударила бронебойка. Отяпов оглянулся. Первый номер в расстегнутом полушубке стоял на коленях в снежном ровике и тщательно прицеливался – туда, вдоль склона, где, должно быть, и происходило самое страшное.
Выстрелил и Отяпов. Теперь он видел, в кого надо стрелять.
Немцы атаковали тем же манером, что и они. Танки шли впереди. Пехота, небольшими группами, до отделения, не больше, продвигалась под их прикрытием.
Отяпов стрелял, выцеливая синие в вечерней мгле фигурки немецких пехотинцев, мелькавшие за коробками танков.
Танк, шедший прямо на их окопы, неожиданно резко развернулся и осел на правую сторону.
– Патрон! Быстро! – крикнул бронебойщик своему второму номеру.
Вот молодец Тимир, с благодарностью подумал о бронебойщике Отяпов.
Танк развернуло боком к их окопам. Теперь в него стреляли все. И вскоре он задымил. Открылся верхний люк, и из него кубарем выкатился танкист, спрыгнул по броне вниз и исчез в снегу.
Ловок… Жить охота… Второго Отяпов не пропустил. Немец повис на броне, потом сполз на корму. И вскоре начала дымиться, а потом загорелась его одежда. Танк охватило пламя, начались рваться боеприпасы.
Два других танка начали пятиться назад. Пехота залегла, открыла огонь. Перестрелка длилась минут пять. Потом стала гаснуть. Немцы короткими перебежками начали отходить ко второй линии своих окопов.
Ночью бойцы ходили к танку – греться.
Отяпов тоже хотел сходить, посмотреть, как его, чертова сына, раздуло от внутренних взрывов. Но усталость разламывала все тело, клонило в сон, да так неодолимо, что, кажется, захворал и это хвороба его захватывает своей силой, а не сон. Но и уснуть он не мог. Проклятая контузия… Теперь он чувствовал: это она не отпускала, корежила и мучила его тело.
Утром, когда наступил артиллерийский рассвет, прилетели самолеты. Никто их не отгонял – ни истребители, ни зенитки. Пикировщики выстроились гигантским колесом и парами бросались на их окопы.
Как ни странно, но бомбежку Отяпов вынес легче.
Самолеты заходили снова и снова. Когда очередной «лаптежник» зависал над линией окопов и от него отделялась, будто помет, бомба, казалось, что она-то вот сейчас и прилетит в его окоп. Но спустя мгновение бомбу сносило куда-то в сторону. И опять жизнь продолжалась.
Самолеты улетели. Наступила тишина. И что стряслось, откуда прозвучала эта команда, а может, никто и не подавал никакой команды, а с людьми, сразу со многими, произошло нечто, что заставило их выскочить из окопов и бежать вниз по склону, к своим окопам.
Напрасно лейтенант размахивал пистолетом, выскочив наперерез бегущим. Его сбили с ног и, наверное, затоптали бы, если бы не Отяпов. Он подхватил лейтенанта под руки, поставил на ноги и толкнул вниз. И через мгновение тот уже бежал вместе со всеми.
В окопах их встретил комбат Титков. Он стоял на бруствере и, выбирая из оравы бегущих кого-нибудь одного, тщательно прицеливался в него и нажимал на спуск. «Трусы! Мать вашу!..» – матерился он и снова тщательно прицеливался, чтобы ни одна пуля не пропала зря.
Револьвер прыгал в его руках, как механический молоток, которым он уверенно забивал гвозди. Когда патроны кончились, он открыл барабан и начал заряжать его. Но в это время бегущая лава хлынула в окопы, и комбата Титкова сбили с ног.
В полдень по ходу сообщения ходил командир полка. Пожилой, постарше Отяпова, полковник с седыми усами, в белой каракулевой шапке. Лицо его было осунувшимся, глаза красными от недосыпания.
– Что ж вы, братцы, натворили, – приговаривал он, заглядывая в лица бойцов, которые при виде полковника вытягивались в своих тесных ячейках, прижимая к бокам винтовки, будто боясь, что сейчас полковник потребует показать ему штык и скажет: «Вот он!»
Комбата нашли в траншее с пробитым боком и стреляной раной. Кто-то из бежавших бойцов всадил ему штык и одновременно выстрелил. Если бы только выстрелил, может, сошло бы за пулю с той стороны. Но штык, пропоровший Титкова насквозь…
Отяпов знал капитана Титкова давно. И о том, что с ним случилось, не сожалел. Никто о случившемся не говорил. Но по лицам было видно – думали все.
Вместе с полковником в роту пришли два младших лейтенанта из штаба дивизии – дознаватели особого отдела.
Отяпов посматривал на Лапина. Тот не подавал виду. Но притих.
Когда ввалились в окопы и начали разбираться, где свои, а где чужие, когда еще не разошелся слух об участи капитана Титкова, Отяпов видел, как Лапин менял штык. Сдернул штык с винтовки убитого, а свой снял и сунул под еловую подстилку.
– Слышь, командор, – шепнул Лапин Отяпову, – как думаешь, кто хозяина заколбасил?
Отяпов ничего не ответил, даже не взглянул в сторону Лапина. И тот заметно заволновался. Снова зашептал:
– Никак следаки пришли? Как думаешь, шмон будет?
– Ты штык-то поглубже припрячь, – отмолвил ему Отяпов и посмотрел в глаза так, чтобы тот больше ни в чем не сомневался. – И обойму дозаряди. Понял?
Тот взгляд выдержал. Ухмыльнулся:
– Понял, командор. Понял, не дурак. А кроме тебя, кто-нибудь видел?
– Кто видел, тот будет молчать.
– Ну-ну.
Младшие лейтенанты начали по очереди вызывать в землянку. Но после второй пары в роту прибежал повар Улыбин и сказал, что в лесу он напоролся на колонну танков и грузовиков с солдатами. Немцы ехали со стороны Варшавки. Коня и котел он бросил и насилу сам вырвался живой.
– Чтоб ты сдох! – сказал кто-то угрюмо.
Что и говорить, а котла с кашей было жалко. Но появление немецкой колонны в тылу обеспокоило больше. Ротный тут же схватил Улыбина за ремень и потащил в штабную землянку. Командир полка был еще на НП, слушал показания бойцов, которые в момент гибели комбата были рядом или поблизости. Когда ротный доложил о немецкой колонне в тылу, полковник побледнел, а следователи тут же выгнали допрашиваемых из землянки и засобирались в штаб дивизии.
