Елена Лелина - Павел I без ретуши
Посмотрим теперь, что происходило в эту ужасную ночь в той части дворца, где помещалось императорское семейство. Великому князю Александру уже было известно, что в эту ночь его отцу будет предложено отречение от престола. Взволнованный разнообразными чувствами, переживая жесточайшие душевные муки, великий князь, не раздеваясь, бросился на постель. Ночью, в начале первого часа, раздался стук в его дверь, и на пороге появился Николай Зубов, всклокоченный, с диким, блуждающим взором, с лицом, изменившимся под влиянием вина и только что совершенного злодеяния, в беспорядочном костюме. Он подошел к великому князю и глухим голосом сказал:
— Все совершено.
— Что такое? Что совершилось? — спросил с испугом Александр. Великий князь плохо слышал и, быть может, боялся понять эти слова; с своей стороны, Зубов тоже не решался высказаться прямо, что совершилось.
Это несколько продолжило объяснение. Великий князь был так далек от мысли о смерти отца, что не допускал даже возможности такого исхода. Наконец, он обратил внимание, что в разговоре Зубов, не изъясняясь прямо, все время называл его «государь» и «ваше величество»… Тогда наконец Александр (рассчитывавший быть только регентом империи) понял ужасную истину и предался самой искренней неудержимой печали.
Из «Записок» Марии Сергеевны Мухановой:
В 1 час ночи 11 марта 1801 г. разбудили моего отца С. И. Муханова, беззаботно спавшего дома, и сказали ему, что у государя сделался апоплексический удар. Он велел оседлать лошадь и поехал во дворец, где нашел комнаты полными нетрезвых.
После трагедии
Из рассказа великого князя Константина Павловича, записанного А. Ф. Ланжероном:
Я ничего не подозревал и спал, как спят в 20 лет.
Платон Зубов, пьяный, вошел ко мне в комнату, поднял шум. (Это было уже через час после кончины моего отца). Зубов грубо сдергивает с меня одеяло и дерзко говорит: «Ну, вставайте, идите к императору Александру; он вас ждет». Можете себе представить, как я был удивлен и даже испуган этими словами. Я смотрю на Зубова: я был еще в полусне и думал, что мне все это приснилось. Платон грубо тащит меня за руку и подымает с постели; я надеваю панталоны, сюртук, натягиваю сапоги и машинально следую за Зубовым. Я имел, однако, предосторожность захватить с собой польскую саблю… я взял ее с целью защищаться в случае, если бы было нападение на мою жизнь, ибо я не мог себе представить, что такое произошло.
Вхожу в прихожую моего брата, застаю там толпу офицеров, очень шумливых, сильно разгоряченных, и Уварова, пьяного, как и они, сидящего на мраморном столе, свесив ноги. В гостиной моего брата я нахожу его лежащим на диване в слезах, как и императрица Елизавета. Тогда только я узнал об убийстве моего отца. Я был до такой степени поражен этим ударом, что сначала мне представилось, что это был заговор извне против всех нас.
В эту минуту пришли доложить моему брату о претензиях моей матери[90]. Он воскликнул: «Боже мой! еще новые осложнения!» Он приказал Палену пойти убедить ее и заставить отказаться от идей по меньшей мере весьма странных и весьма неуместных в подобную минуту. Я остался один с братом; через некоторое время вернулся Пален и увел императора, чтобы показать его войскам. Я последовал за ним, остальное вам известно[91].
Из «Записок» Николая Александровича Саблукова:
Несколько минут после часу пополуночи, 12 марта, Степан, мой камердинер… вошел в мою комнату с собственным ездовым великого князя Константина, который вручил мне собственноручную записку его высочества, написанную, по-видимому, весьма спешно и взволнованным почерком, в которой значилось следующее: «Собрать тотчас же полк верхом как можно скорее, с полною амуницией, но без поклажи и ждать моих приказаний. Константин Цесаревич».
Потом ездовой на словах прибавил:
— Его высочество приказал мне передать вам, что дворец окружен войсками и чтобы вы зарядили карабины и пистолеты боевыми патронами.
Я тотчас велел моему камердинеру надеть шубу и шапку и идти за мной. Я довел его и ездового до ворот казармы и поручил последнему доложить его высочеству, что приказания его будут исполнены. […]
Я знал то влияние, которое имею на солдат, и что без моего согласия они не двинутся с места; к тому же я был, очевидно, обязан ограждать их от ложных слухов. Наша казарма была дом с толстыми стенами, выстроенная в виде пустого четырехугольника, с двумя только воротами. Так как была еще зима и везде были вставлены двойные окна, то я легко мог сделать из этого здания непроницаемую крепость, заперев наглухо и заколотив гвоздями задние ворота и поставив у передних ворот парных часовых со строгим приказанием никого не впускать. […]
Между тремя и четырьмя часами утра меня вызвали к передовому караулу у ворот. Тут я увидел Ушакова, нашего полкового адъютанта.
— Откуда вы? Вы не ночевали в казарме? — спросил я его.
— Я из Михайловского замка.
— А что там делается?
— Император Павел умер, и Александр провозглашен императором.
— Молчите! — отвечал я и тотчас повел его к генералу [Тормасову], отпустив поставленный мной караул.
Мы вошли в гостиную, которая была рядом со спальней. Я довольно громко крикнул:
— Генерал, генерал, Александр Петрович!
Жена его проснулась и спросила:
— Кто там?
— Полковник Саблуков, сударыня.
— А, хорошо, — и она разбудила своего мужа.
Его превосходительство надел халат и туфли и вышел в ночном колпаке, протирая глаза, еще полусонный.
— В чем дело? — спросил он.
— Вот, ваше превосходительство, адъютант, он только что из дворца и все вам скажет…
— Что же, сударь, случилось? — обратился он к Ушакову.
— Его величество государь император скончался: он умер от удара…
— Что такое, сударь? Как смеете вы это говорить! — воскликнул генерал.
— Он действительно умер, — сказал Ушаков. — Великий князь вступил на престол, и военный губернатор [Пален] передал мне приказ, чтобы ваше превосходительство немедленно привели полк к присяге императору Александру.
Он сказал нам тоже, что Михайловский замок окружен войсками и что Александр с женой Елизаветой переехал в Зимний дворец под прикрытием кавалергардов, которыми предводительствовал сам Уваров.
Убедившись в справедливости сообщенного известия, генерал Тормасов сказал мне по-французски:
— Eh bien, mon cher colonel, faites sortir le régiment, préparez le prêtre et l’Evangile et réglez tout cela. Je m’habillerai et je descendrai tout de suite[92]. […]