Ханну Мякеля - Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского
Так и произошло. Стоял прозрачный красивый конец сентября, золотая осень в самом разгаре. Это было начало 1980-х годов. За недостатком времени я опускаю точную дату, как, ради разнообразия, бывало, шутил Маси Ларва. Но судя по одной фотографии, это был 1982-й. Лодка была маленькая и утлая, но мы втиснулись в нее и поплыли через мелкое Лиесъярви к землям национального парка по грибы. Я помню молодой ельник, по опушкам которого во мхах россыпями росли белые грибы, лисички и ежовики. А из расщелин в валунах выглядывали ворончатые лисички; я, наверное, нашел бы их там и сейчас. Эдуард стоял с корзиной в руке и клал в нее гриб, когда его ему давали. О чем он размышлял, не знаю. Но грустным Эдуард не выглядел. Он был заблудившимся, но в хорошей компании. А этого для безопасности было достаточно.
Когда мы возвращались, поднялся ветер, и под тяжелым грузом суденышко закачалось. Я был на веслах и смотрел, как вода временами захлестывала внутрь, потому что борта лодки низко осели под таким мужественным грузом. Я размышлял, что произойдет, если лодка опрокинется или развалится, это была действительно сущая щепка на волнах, но не закончил эти размышления. И до берега мы все-таки добрались, ведь в лодке все-таки были приличные ковшики и много рук, вычерпывающих воду.
А когда работа была сделана, мы присели в избе и потолковали-потрепались-приобщились к светской жизни! Говорили мы, к сожалению, главным образом по-фински. Я переводил, как мог, то есть — немногое, но Эдуард к этому привык. У него всегда была с собой в спутниках какая-нибудь запрещенная в Советском Союзе книга. Эдуард читал, он переворачивал страницы книги своими толстыми, словно у необычного зверя, пальцами, держал книгу наискосок очень близко к лицу, держал с любовью: своего рода Библией книга всегда и была. Таким я его помню, трезвым, немного одиноким и боязливым, но ах, таким способным к адаптации Ээту, который как раз тогда пил только крепкий чай и воду. Он читал, читал и читал. А мы, остальные, — я и Эрно и даже водитель немножко, — брали на себя выпивку с финской стороны, как полагалось.
Сауна нагрелась, из грибов вышло отличное рагу под картошку, наконец и сон показался сладким. А когда на следующий день мы тронулись в путь, то заехали еще в Лиесъярвский сельский магазин купить пива для тяжелого, длительностью километров сорок, автопробега.
Эрно успел сначала сходить за провиантом и вызвал смятение своими оригинальными остротами, просто-напросто напугал пожилую продавщицу. Но Антти спас положение, пожурил Эрно по-отечески, взял того за ухо и вывел сначала раскаивающегося, но затем бахвалящегося и — ах! — такого обаятельного трепача на улицу покурить на ступеньках. Это помогло, пиво раздобыли. Больше напитков Эдуарда интересовал, однако, весь остальной товар, что был виден на магазинных полках. Ассортимент маленькой сельской лавочки очевидным образом превышал предложение московских магазинов.
И ни о чем тогда особо не оставалось вообще размышлять, жизнь и утро опять заулыбались, когда «Вольво» тронулся в путь. Курс взяли на Хямеэнлинну и дом Эрно на улице Рахкойланкату. Что было с пассажирами, когда Антти поставил в машине играть скрипичный концерт Сибелиуса, который в то время всегда стоял у него в кассетнике!
Машина летела вперед, Сибелиус играл, мы слушали. Даже Эдуард показался вдруг счастливым. Листва пылала изжелта-зелеными и красноватыми красками, дивно золотой была осень, а в воздухе витало бабье лето, потому что солнце сильно грело в выцветшей синеве неба. Русскому бабьему лету соответствует финское intiaanikesa (индейское лето). Хотя если русские слова перевести на финский буквально, intiaanikesa превратится в ammankesa — последнее цветение перед увяданием и смертью. А тем не менее, тем не менее так красиво!
Эдуард слушал с закрытыми глазами, смотрел куда-то в окно. Он любил классическую музыку и с удовольствием приобретал ее в Финляндии: не только Сибелиуса, но и Телеманна, Вивальди, Альбинони. Эдуард слушал и слушал.
На улице Рахкойланкату опять попарились, прежде чем взять курс на Хельсинки.
Хороша была эта сауна. Разок туда подсел к нам с Эдуардом в компаньоны Арво Аалто, муж сестры Эрно, а когда Эдуард выяснил, что Аалто работает генеральным секретарем коммунистической партии, он не поверил. Коммунистический босс не мог сидеть в сауне с обычными мужиками! Но финский босс мог. Господа-товарищи беседовали при моем посредничестве о делах, о которых в Советском Союзе нельзя было говорить вслух.
А затем мы, уже в вечерней темноте, тронулись в Хельсинки. Этот вечер в сауне и поездку на машине Эдуард до сих пор помнит. Невероятно, но правда: вождь рабочих был в Финляндии совершенно обычным, откровенным, сознающим реальность человеком из народа.
3То, что в Финляндии было новым и даже пугающим, начало становиться для Эдуарда даже слишком знакомым. Неожиданное стало ожидаемым, Ээту знал, как обычно поступают в тех или иных ситуациях и что произойдет затем. На первых порах самое важное было пройти все пункты списка покупок и пожеланий, а когда их проходили и поездка была закончена, меня вознаграждали фразой: «Хорошо работали!» Но с началом перестройки, с постепенным освобождением страны и, наконец, с падением коммунизма акценты сместились уже в другом направлении. Ничего особенного не нужно было тащить с собой. Достать можно в Москве, были бы деньги. Все уже можно было купить, и качество постепенно становилось таким же — западным. Цены, правда, ускользали из рук бедных, но это была одна из радостей рыночной экономики. Бедность в России стала реальней, даже трагичней прежнего. А для многих в конце концов почти фатальной. Тем не менее большая часть россиян увидела в переменах хоть какую-то надежду. Узкая прослойка среднего класса росла и богатела на глазах. Можно было уже мечтать, ибо могло ведь случиться, что какая-то мечта хоть через много лет сбудется.
Перемены происходили и в другом направлении. Каждый год раз, или два, или три, или даже четыре, я приезжал в Москву (а оттуда часто и еще дальше, вплоть до Сибири и Кавказа) повстречаться с Эдуардом и привык к определенным процедурам. К тому, как проходят пограничные и таможенные досмотры, как заполняются декларации, в каком порядке они подаются. Нужно было приготовиться к длинным очередям, приучить себя к медлительности, не испытывать фрустрацию из-за бесполезного ожидания. Вдруг в 1990-х гг. наступило время, когда пересекать границу можно было, по-видимому, как угодно. На таможенные формальности не обращали внимания, штампы не ставили. Давай проваливай и по-быстрому — жестом руки показывал усталый и равнодушный служащий в аэропорту Шереметьево. И приходилось проваливать, хотя старый, одержимый безопасностью фрик во мне плакал из-за недостающего штампа А как я попаду с границы обратно домой, штампа-то нет?.. Только разгорающаяся война в Чечне, ситуация в Ираке и террористические акты возвратили порядок и дисциплину.
