Георгий Иванов - Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов
Вещи, повторяю, особо отличные и если бы не мое приятное состояние, доставили бы мне огромное удовольствие. М. б., и доставят еще. Не сочтите за неблагодарность это бесчувствие. Очень, очень благодарен.
Только
Что ей ленты-кружева
Раз она полумертва.
Хорошо. Спасибо и за два письма. На первое, обстоятельное, я ведь ответил и очень жду обстоятельного же Вашего ответа — насчет издания книги особенно. Очень хочется выпустить напоследок книгу, не скрываю. Другое — очень дружеское — письмо с 10 июля все лежало — ну напишу завтра. Дикая апатия, кроме всего прочего.
Политический автор трудится в четыре руки, чтобы к 15 августа не опоздать. Куда посылать — в деревню к Вам или в Нью- Йорк — скажите. Очень существенно: гонорар за этот отрывок есть наша теперешняя единственная денежная основа. Очень прошу М. М. и Вас войти в мое положение, оплатить его сейчас же по получении. Очень прошу не только это, но и по возможности округлить чек, сочтя авансом будущий третий отрывок и будущий дневник. У нас уже сейчас нет ни копья. Пожалуйста, дорогой Р. Б., отнеситесь сериозно — сделайте все, что можно. Ну закажите Вы 100 долларов по получении отрывка. До и не прошу. Но предстоит целое лето адской жары, одного лимонаду на 100 <франков> в день. Вино забыто давно, нельзя ни капли. Дневник будет к декабрьской книжке и, возможно, роскошный. И третий отрывок И. О. будет писать не отрываясь, как только кончит этот, и по написании сразу пошлет. У нас, откровенно говоря, кроме Вас нет ни одного друга, способного помочь, и полагаться на Америку волей не волей — единственное, на что есть, — во Франции не достать «по <нрзб>» ни копейки. Извините, кончаю: напился черного кофе, чтобы написать Вам и поблистать — все-таки не удалось, как видите. Но Вы, пожалуйста, из Питерсхема напишите мне на досуге поблестящей. Обожаю Ваши письма. М. б., и я, очухавшись, Вам поблистаю в ответ и пришлю продолжение Адамовича. Этот мой друг тоже блистает теперь в Ницце — прокутывает накопленные за свой профессорский сезон денежки. И ведь как рискует — поймают на незаконном вывозе денег из Англии а тют ситюасьен*, да еще в тюрьме посидеть можно. Ничего не боится. Я бы, вообще, с его прошлым давно бы удавился от страха. А ему ничего. Эх, золотая тема вообще пропадает. Кроме Почтамтской, чего только он не проделывал и не продолжает проделывать. Одно распределение гвоздей в бытность его начальником канцелярии по гвоздям чего стоило. Всякого бы давно расстреляли. Орел, а не человек. И в Манчестер попал как окончивший СПБ университет. А он его и не кончил. Сгорел диплом — как «паспорт мой сгорел когда-то» [876] — и дело в шляпе. Папа жандарм [877] радуется с того света на сыночка. А я робко преклоняюсь. Читали, какую чушь он нагородил насчет моей близости с Есениным по <поводу?> последнего Дневника. [878] Ну ответьте мне и на «наболевший вопрос», и вообще. Обожаю Ваши письма. Оба обожаем. Еще раз спасибо за посылку. И. В. очень кланяется Вам обоим.
Ваш Г. И.
*A toute situation (фр.) — ситуация некрасивая, скандал.
120. Ирина Одоевцева — Роману Гулю. 14 августа 1956. Йер.
14 августа 1956.
Дорогой Роман Борисович,
Как видите, высылаю отрывок за день до назначенного Вами срока. Мечтаю о «редакторском спасибо» за точность.
Простите, что рукопись не очень презентабельна. Труда она мне стоила большого.
Будьте ангелом, пришлите мне переписанную на машинке с Вашими отметками. И я, как в прошлый раз, пришлю исправления. Вышлю, не задерживая. Точность гарантирую.
Но если совсем нельзя — пройдитесь сами по ней «своей талантливой рукой».
Ну вот и все. Я очень устала. Ждем письма от Вас.
Жорж, к сожалению, все не поправляется еще, но написал несколько стихотворений для будущего «Дневника».
Пожалуйста, сообщите, что говорят об ответе, ну и заодно — о «Буре» [879].
Вы, наверно, уже в деревне.
Желаю Вам всяческих наслаждений и отдохновений.
Сердечный привет Ольге Андреевне от меня и Жоржа. И Вам также.
И.О.
121. Роман Гуль — Георгию Иванову. 15 августа 1956. Питерсхэм.
15 августа 1956
Дорогой Георгий Владимирович, Вы просите писем — их нет у меня.[880] Нет, правда, на сердце такая большая тоска, ей-Богу. От усталости, от старости и еще от чего-то не поддающегося определению. Вероятно, — от эмиграции... Есть такой недуг несчастный и неизлечимый... Но вот сбрасываю с себя ветхого Адама — и принимаюсь за веселое письмо к Вам. Не писал давно, ибо был занят тяжелющей работой, притом спешной, притом нелитературной. Сейчас я ее свалил, и устал... как пес... Прежде всего хочу Вам написать о том, что Вас может интересовать больше всего, — это о мысли М. М. издать Ваш сборник. Я думаю, что это осуществимо. Я уже писал М. М., что Вы этим очень зажжены. И мне кажется, нам удастся сделать это к<ак>- н<ибудь> очень экономно — что необходимо, ибо деньги-то надо вырезать откуда-то, а их ведь нет. Во всяком случае в своем далеке Вы должны приняться за манускрипт. Это сделать Вам легче легкого, я думаю. Ножницы. Клей. Немного бумаги. Вот Вам — и Вы сделали прекрасный сборник. Вы писали, чтоб я «ч<то>-н<ибудь>» написал. Понимаю, — о Вашем стуле, конечно! За номером. Можно написать. И даже должно. Но Вы должны сказать совершенно членораздельно: давать в сборник статью мою из НЖ или нет? Не думайте, что меня обидите, если скажете — нет. Милый друг, я умираю оттого, что был я честен. Но зато родному краю, верно, буду я известен...[881] Кстати: верно или видно? Или Вы такими сюрреалистическими стихами не интересуетесь? Нет, без дураков. Мне ведь решительно все равно — дать так дать, не давать так не давать. Можно поместить, сильно сократив, оставив только о стуле. Кстати, известна ли Вам острота Ходасевича: «Эмиграция так бедна, что у нее даже нет стула...».[882] Ну, вот отпишите мне все это и гоните манускрипт, а тут покумекаем что к чему. И воздвигнем Вам памятник нерукотворный... Насчет зарастет или не зарастет [883]- это уж не ручаемся... Может и зарасти... в наш тяжкий и великий век... Ну вот, о главном кончил.
Теперь второе. Пишет ли политический автор для нас «Бурю»? И когда шлет? Получили ли небольшой чек с письмом, посланным перед моим отъездом — жюст, жюст...* Там же было море междкупонов, которых Вы не любите, а я, помню, живя в Париже, страсть любил — откроешь конверт, там купоны — и такая хоть небольшая, но все-таки приятность — прорежет душу — сразу же можно было отвечать... Трудно мы живали иногда в Париже...
