Маргарита Былинкина - Всего один век. Хроника моей жизни
Возник вопрос: что же теперь делать? Я спокойно и формально вышла «по возрасту» (в 30 лет) из комсомола и вступать в КПСС отнюдь не собиралась.
И, как по мановению волшебной палочки, выход нашелся — выход из журнала «Дружба народов» и вход прямехонько в Институт Латинской Америки, созданный снова, будто по заказу, летом 61-го года. Не напрасно же я корпела над диссертацией и уже успела опубликовать три статьи по диссертационной теме в филологической периодике!
Оказалось, что мне на руку сыграл «мой» бывший министр внешней торговли, ставший председателем Совета министров СССР, достославный Анастас Иванович Микоян. Он побывал на освободившейся от империалистической зависимости и от сытой жизни Кубе и решил создать в лоне Академии наук СССР, — ибо уже давно существовал Институт Африки и Азии при МГУ, — аналогичный Институт Латинской Америки. Пора кроме Кубы и другие латиноамериканские страны изучать и направлять их на путь истинный.
Вот где мое спасение. Вот где новые перспективы. Прощай, журналистика!
Открытка с Канарских островов
В первой половине 1960 годов люди бодро шлепали по лужам хрущевской оттепели и победно поглядывали на небо, куда в 61-м году летал покорять космос улыбчивый мальчик Гагарин. В этом же году была проведена денежная реформа и десятикратно снизился номинал рубля. Все с интересом шелестели новенькими разноцветными банкнотами и позвякивали мелочью, которая стала теперь платежеспособной.
Ветерок нововведений приятно колебал и освежал атмосферу. В 62-м году на свежий воздух вынесли и Сталина из темного Мавзолея, где Ленин остался лежать в одиночестве. Ветры холодной войны, было подувшие с Карибского моря и Берлинской стены, просвистели над головами обывателей и затихли. Поговаривали, что угрозу атомной перепалки с США отвел непотопляемый советский деятель и оборотистый дипломат Микоян.
Лично я благодарна Анастасу Ивановичу за неизменное участие в моей судьбе: в самом начале я оказалась под его крылом в Министерстве внешней торговли, а теперь, под конец, попала в ИЛА, созданное им учреждение, где тоже начинался новый этап моей жизни и где наконец-то мне открылась давняя тайна моего блиц-отъезда из Буэнос-Айреса.
Ровно десять лет прошло с аргентинских времен — десятилетие, заполнившее дни аспирантскими и редакционными делами и промелькнувшее, как один день.
Итак, мне 35 лет, и мое новое, избранное мною амплуа в Институте Латинской Америки — младший научный сотрудник с зарплатой в 120 рублей.
Снова все с нуля. Но это, право, интересно, если к тому же начинаешь плавание на совсем новом корабле и курс хорошо известен.
Институт Латинской Америки, вначале ютившийся в небольшом помещении на улице Огарева, в центре Москвы, вскоре переехал в двухэтажный ампирный особняк с двумя флигелями в Замоскворечье, на Большой Ордынке, 21. Когда-то этот старинный дом составлял единый ансамбль с великолепным храмом Всех скорбящих радости, находящимся ныне по другую сторону улицы. Скорбященская церковь, как она называется в народе, была построена в конце XVIII века по проекту знаменитого Баженова и окончательно отделана в XIX веке не менее известным архитектором Бове.
В камнедробильном ХХ веке храм чудом сохранился, действовал и время от времени густым колокольным звоном извещал, что еще жив. В течение многих последующих лет колокол — в Рождество и на Пасху — будто говорил мне, что никогда не надо скорбеть о содеянном.
ИЛА был задуман и создан как учреждение исключительно политико-экономическое, не занимающееся ни филологией, ни культурой Латинской Америки. Молоденький ученый секретарь, сметливый и расторопный Борис Иосифович Коваль, охотно взял меня в штат как раз потому, что у меня был диплом юриста по внешней торговле, и также потому, что я, подышавшая воздухом заокеанской пампы, видимо, должна была разбираться во всех проблемах Латинской Америки. Тема моей диссертации там никого не интересовала, но, чтобы чувствовать себя в лоне Академии наук человеком, нужна была ученая степень.
Посему с защитой мне надо было спешить, а в ИЛА поначалу пришлось взяться за освоение одной из социальных тем. При этом, однако, у меня зародилась, а потом окрепла мысль «пробить» со временем в Институте сектор культуры, где можно было бы заняться изучением национальных культур латиноамериканских стран, в том числе если не лингвистикой, то литературой и историей.
В первые годы работы об осуществлении подобных замыслов и говорить не приходилось. В ту пору Латинская Америка вообще была для СССР терра инкогнита, и институту предстояло стать советским Колумбом, который должен был, подняв паруса марксизма-ленинизма, отправиться открывать экономику и политику неведомого континента. При этом в Москве было очень мало остепененных ученых-латиноамериканистов, узких специалистов в той или иной области. С трудом были найдены доктора исторических наук на должности заведующих отделами социальных проблем и внешней политики. Остальным неофитам — бывшим библиотекарям или преподавателям, а также знатокам-практикам, не нашедшим себя в МИД, КГБ и других высоких инстанциях, — был дан шанс быстро стать кандидатами наук в Колумбовой команде. Меня, к счастью, эти заботы не касались, но коли я подрядилась сюда простым матросом, до поры до времени следовало идти общим курсом.
* * *Первым директором ИЛА стал Михайлов, вполне интеллигентный сотрудник МИДа, с ученой степенью, но мало что понимавший в руководстве академическим институтом, хотя бы практически и подчиненным Международному отделу ЦК. Вскоре Михайлов был, к сожалению, отправлен послом в Бразилию, и ему на смену пришел артиллерист Вольский.
В самом деле, настоящий пулеметчик, Герой Советского Союза, сразивший, как говорили, до батальона немцев, и к тому же кандидат экономических наук. Где и как Виктор Вацлавович успел научно внедриться в Латинскую Америку, для меня оставалось загадкой, но не прошло и двух лет, как он снова лег на амбразуру науки и грудью защитил свою докторскую диссертацию в институте.
Профессор Вольский командовал институтом более двадцати лет. Лысоватый, голубоглазый и курносый, капризный и своенравный, он немного напоминал царя Павла Первого. При его маленьком дворе царил дух беспрекословия и услаждающей лести. В этой атмосфере фаворитизма хорошо жил тот, кто приспособился к характеру властелина — сегодня безгранично подозрительного, а завтра до наивности бесхитростного, но всегда злопамятного Виктора Вацлавовича. Используя подходящий момент, его подчиненные выхлопатывали новую должность, заграничную командировку или иную привилегию. На безусловные привилегии всегда могли рассчитывать те ученые и неученые дамы, которые не сопротивлялись огневой мощи артиллерийской батареи.
