Семен Луцкий - Сочинения
Звонок или, скорее, стук в дверь и — становилось так светло на сердце! Вот отец уже в коридоре, и я бегу к нему. У бабушки готов бутерброд, чтобы ее усталый и голодный сын мог сейчас же подкрепиться в ожидании ужина. Я лезу к нему на колени и с восхищением наблюдаю за тем, как куски бутерброда превращаются в выпуклости щек, когда отец жует, и даже запах бутерброда меня радует, и я мысленно ем его с ним. Я прижимаюсь к нему. Он сидит в кресле, а над ним репродукция Боттичелли, и я наслаждаюсь и присутствием отца, и картиной.
А вот — я перескакиваю уже в мой подростковый возраст — мы на прогулке. Я прочла у Виктора Гюго о «плоде поцелуев» и в первый раз решаюсь спросить… как рождаются дети? И отец начинает рассказывать о том, как растут цветы. Он делает это деликатно и поэтично, чтобы меня не шокировать (я была очень простодушным ребенком).
Следующая ассоциация — это любовь. Любовь всех видов и во всех проявлениях — к семье, друзьям, женщине, искусству, природе, Богу… Любящие глаза отца. Его почти женская нежность. Помню, он говорил мне (в полуироническом тоне), что, вероятно, был в «прошлой жизни» девушкой, умершей из-за несчастной любви!..
Мне трудно представить более высокую, чистую, поэтичную, самоотверженную любовь, чем любовь отца к маме. И то горе, которое он пережил, когда она умерла после тяжелой и продолжительной болезни. Он отдавал все свои силы, ухаживая за ней. И не только физические. Сколько мужества и силы понадобилось ему, чтобы помочь маме в ее страшных мучениях, сколько душевной стойкости в нем оказалось… После маминой смерти он писал, обращаясь к ней в стихах:
Ты помнишь? Над смертной постелью
Склонясь, я шутил и смеялся,
А ты, будто веря веселью,
Смеялась, но голос срывался…
И когда мамы не стало[530], он вновь переселил себя, чтобы жить для своей матери, сестры и дочки. Он стал для меня сразу и отцом и матерью. Я никогда не забуду, как он за мной ухаживал, когда я однажды простудилась накануне экзаменов. Помню, как я выбежала к нему с плачем, так как решила, что срезалась, и как он меня успокаивал и убеждал продолжать экзамены по другим предметам и, таким образом, спас мой аттестат зрелости.
Эта забота, это стремление помочь были в нем так же сильно отношению и к друзьям, и просто больным и несчастным людям. Помня о мучениях мамы, он вызвался добровольно ухаживать, не жалея сил, за одним человеком, страдающим маминой болезнью.
И уж если мы коснулись этой его черты — совершенно самозабвенной и бескорыстной помощи людям, то как не вспомнить о том, как во время войны он переехал из теплой комнаты в неуютную и неотапливаемую, но зато более дешевую, чтобы на вырученные деньги помочь нуждавшимся друзьям. Вот что он писал М. А. Осоргину (11–22.Х. 1941), объясняя этот свой поступок: «Получил, наконец, известие от Анд<рея> Ив<ановича>. Он покинул комнату, где жил <…> Счастье, что он там друзей нашел. Завтра пошлю ему туда деньги. Я прямо в отчаянии от того, что не могу придумать, как ему помочь по-настоящему, что мне делать? Вот как раз моей хозяйке понадобилась моя комната, и если я смогу найти более дешевую (боюсь, что это мечта!), то смогу ему больше посылать. Но это все не то…»[531] И как он мог, зарабатывая на содержание семьи, помогая друзьям и работая часами над проектом нового духовного движения, находить еще энергию, чтобы бегать по магазинам, искать для меня краски, палитру и кисти, надеясь, что я, подобно маме, буду заниматься искусством?
Отец, мама и я… Троица. Треугольник. Вероятно, поэтому цифра «три» осталась у меня на всю жизнь символом радости. И когда мама ушла от нас навсегда, отец писал ей письма и читал их мне, а я писала ему о маме. Однажды, когда я с грустью призналась, что недостаточно ясно помню маму, он написал мне: «Вот мы на балконе втроем любуемся лесом на voirons и выплывающей чудесной луной <…> Вот мы <…> на леднике, под водопадом, счастливые «туристы», веселые, молодые, здоровые<…> Вот мы втроем, вот мы… без счету, без конца встают воспоминания, и вот она, всюду она живая,
теплая, родная…»
И другие картины проносятся в моей памяти. Я лежу в кроватке, а родители собираются на бал, организованный Красным крестом в пользу эсеров. Мама в черном бархатном платье, красивая и молодая… Какая пара, как они созвучно жили… Приведу еще несколько строк из письма отца, в котором он рассказывает мне о посещении ими Дрезденской картинной галереи: «Как одержимые мы бегали от одной картины к другой, восхищаясь вслух, ругая чинного немца Gardien’a, перебивая друг друга <…>, и нам хотелось и плакать, и смеяться, и тут же обоим умереть, и вечно жить <…>. Не мэрия и не дом раввина, а дрезденское святилище искусства было настоящим место нашего венчания, и это было самое светлое венчание на свете…Вероятно, это было и единственное в мире венчание, как единственной и самой прекрасной в мире оказалась и наша любовь…».
У отца был хороший голос, и мы часто пели вместе (даже прячась от немцев в лесу!) Еще он неподражаемо и вполне музыкально свистел, а также играл на мандолине. Эта мандолина хранилась в его небольшом кабинете, притягивавшем меня какой-то неизъяснимой тайной. Этот уголок в квартире, где мы жили, когда я была совсем маленькой, был его особым миром — с огромным количеством бумаг, сказочным, уютным, теплым. Потом, чтобы мне было ближе до школы, переехали на другую квартиру, и там не было уже уголка для него, чтобы уединиться, он шел в кафе.
В кафе Closerie des Lilas[532] собирались братья Северной Звезды, ложи, к которой отец принадлежал[533]. Сколько веры, дружбы, духовного горенья там было!.. Я это смутно чувствовала, никогда, правда, не присутствуя на этих собраниях. Такие слова, как «собрание», «агапа»[534], «досточтимый мастер» звучали для меня как нечто высшее, почти святое. Отец глубоко впитал в себя дух масонства. Когда я подросла, он много мне рассказывал о ложе, несмотря на тайну, которую масон должен был соблюдать. Но между нами была такая близость, что это едва ли походило на нарушение клятвы.
Не знаю, существует ли загробная жизнь, однако со мной очень часто бывает так: работаю над отцовским архивом и вот забываю какое-то слово или место в тетради, которое ищу, или должна обратиться за помощью к словарю, и… отец неожиданно мне «подсказывает». Или это только игра моего воображения? Я не могу ничего здесь доказать, но знаю (испытывала это не раз), что в день годовщины его смерти, когда я перечитываю его письма и стихи, — он со мной, мы вместе. Я это ощущаю. Я его не совсем потеряла.
![Юлия Федотова - Герои былых времен [HL]](/uploads/posts/books/53161/53161.jpg)
