Юрий Стрехнин - В степи опаленной
- Товарищ командир! А можно нам добровольно в Красную Армию вступить?
- Кому это - вам? - спрашиваю. - Тебе, что ли, или тем, что постарше?
- Ну... - запинается паренек, - и мне...
- А сколько тебе лет?
- Восемнадцать скоро.
- Скоро? Года через два-три?
- Нет, раньше. Мне семнадцать уже.
- Врешь, верно? - я смотрю в лицо паренька. Худющий, шея тонкая, но над губами - темноватый пушок. Может, и в самом деле ему семнадцать? Такие пареньки, хлебнувшие лиха в оккупации, рано взрослели душой, но из-за лишений, в которых росли, еще сохранили внешние черты недостаточной возмужалости, даже детскости. Сколько^ таких взрослых недоростков пришло в наш полк весной сейчас они выровнялись, не очень уж и отличаются от других солдат.
Очевидно, почувствовав мое сомнение, парнишка говорит прямо-таки с отчаянием в голосе:
- Да ей же богу, мне уже семнадцать... Исполнилось!
- Исполнилось?.. Допустим... Но надо иметь не меньше семнадцати лет и восьми месяцев. Такой закон.
- А можно - вот сейчас, в вашу часть?
- Нельзя, дружище, - говорю с сожалением: мне искренне хочется помочь пареньку. - Надо обязательно через военкомат!
- Но у нас нет военкомата. И когда еще будет?..
- Скоро. Если не районный, то полевой. Знаешь, сейчас есть такие военкоматы - полевые. Специально для освобожденных местностей. Они движутся за войсками.
- А как его найти - полевой?
- Он сам тебя найдет. Пришли мы - значит, и военкомат появится, и вся Советская власть. Дожидайся!
- Ладно!.. - в голосе паренька звучит явное огорчение.
Деревенька невелика - вот мы прошли ее уже почти всю. Справа, от самого последнего, на выходе из деревни, двора, доносится звонкое тюканье топора. На верху хаты, меж переломанными стропилами, на которых висят серые клочья старой соломы - наверное, угодил снаряд или мина, - сидит мужчина с клочковатой, запущенной бороденкой, чинит крышу.
Кто-то из проходящих мимо солдат кричит ему:
- Эй, дядя! Воевать надо идти, а не на крыше сидеть!
- А я и пойду! - охотно откликается дядя. - Потому и тороплюсь. А то ведь без меня кто починит?
Вот и прошли деревню. Нас провожает звонкий стук топора, он долго еще звучит нам вслед.
...Почти без остановок идем вперед. Привалы редки и кратки. На одном из них я пишу письмо матери Гастева. Сообщаю о смерти Пети, о том, что он погиб в бою, как герой. Но разве даже это может утешить мать? Я старался описать последний бой Пети как можно подробнее - все, что мог себе представить, все, кроме мог. No.... Нет, я не стал писать, что могилы только пронумерованы, что пока на них даже не обозначены имена. Обозначат же когда-нибудь, к тому времени, когда мать, а это будет, конечно, уже после войны, сможет приехать на могилу сына.
Противник продолжает отход. Временами наталкиваемся на его заслоны. Они огрызаются пулеметным, а иногда и артиллерийским огнем. Но нигде противник не обороняется по-серьезному, не чувствуется, чтобы он намеревался стать в оборону. Оно и понятно - на других участках фронта наши товарищи намного продвинулись; снабжающий нас новостями Ильяшенко с радостью сообщил, что наши войска с севера и с юга, то есть с нашего направления, почти вплотную подошли к Орлу. Может быть, противник отходит перед нами почти без боя потому, что опасается клещей и мешков в результате успешного наступления наших войск на других участках фронта дуги? Но ведь еще день-два тому назад он предпринимал контрудары, действовал массами танков! Как близ Кутафино.
Что же произошло? Почему немцы откатываются так быстро?
Лишь позже станет известным: командующий немецкими войсками на Орловском плацдарме генерал-полковник Модель уже давно, вскоре после того, как обозначился успех нашего наступления, опасаясь нового Сталинграда, слезно умолял Гитлера разрешить отвести войска с плацдарма к укрепленной позиции Хаген, построенной восточнее Брянска задолго до начала боев на дуге. Мнение Моделя полностью совпадало с мнением командующего группой армий Центр фельдмаршала Клюге: Штаб группы армий ясно представляет себе, что прежнее намерение при отходе нанести противнику как можно больше ударов теперь невыполнимо, принимая во внимание снизившуюся боеспособность и переутомление войск. Теперь дело в том, чтобы поскорее оставить орловскую дугу.
...Послезакатный час. Вечерний привал - целый день мы были в походе. Как хорошо опуститься на придорожную траву, разуться, вытянуть натруженные ноги...
И вдруг, как радостный гром, известие:
- Орел взят! Белгород взят! Сегодня, пятого августа!..
Наконец он пришел, этот долгожданный день! Дуга фронта распрямилась, как распрямляется туго натянутый сильной рукой стрелка лук после того, как стрела спущена. А стрела - стрела нашего наступления - летит дальше!
Мы ликуем, узнав, что по случаю освобождения Орла и Белгорода в Москве гремит салют. Первый салют за всю войну! По этому поводу много разговоров.
- Раз салют - значит, самая большая победа!
- Но самая большая победа - Сталинград, а салюта не было.
- Про салюты, может, и не вспомнили тогда. Салюты-то когда были? При Петре Первом. А насчет Сталинграда - победа, точно, велика. Но после Сталинграда немец еще надеялся отыграться. А на что ему теперь надеяться?
Сталинград... В разговорах он вспоминается теперь все чаще, и даже возникают споры: какая битва важнее - Сталинградская или здесь, на дуге?
Но что спорить? Под Сталинградом гитлеровцы, мнившие себя непобедимыми, поняли, что остановить их можно, и не только остановить, а и отбросить, а здесь своими боками почувствовали: нас им не одолеть, реванша за Сталинград не получится. Но при всем потрясении этим Гитлер и его компания постарались сделать довольные лица - за три дня до того, как немцев выгнали из Орла и Белгорода, гитлеровский военный обозреватель генерал Дитмар, выступая по радио, заявил по поводу нашего наступления на дуге: Уже сегодня можно сказать, что летнее наступление неприятеля в сорок третьем году не удалось.
Если перед началом боев мы шли вдоль фронта по ближним тылам, то и сейчас наш маршрут снова вдоль фронта и снова по ближним тылам - только уже не по нашим, а по бывшим немецким, нас перебрасывают на другой участок.
Жаркое солнце, раскаленная степная дорога, неподалеку от нее то тут то там груды пустых ящиков из-под немецких снарядов или, что для нас в диковину, больших, плетеных из прутьев корзин-цилиндров из-под снарядов особо крупного калибра.
Глядя на всю эту опорожненную тару, можно представить, сколько снарядов выпустили отсюда немецкие пушки по нашим наступавшим войскам. При отступлении немецкие батареи становились на новые, наспех подготовленные огневые позиции, стреляли, снова отходили, снова останавливались и снова вели огонь в надежде если не остановить, то хотя бы замедлить наше наступление. Напрасные надежды!..
