Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы
А Тата становилась все грустнее и замкнутее, уже не ждала мужа по вечерам и чаще допоздна засиживалась в библиотеке.
Владимир Степанович все не находил себе применения «на гражданке», продолжал бездельничать и валяться на диване. Единственным его занятием было от корки до корки прочитывать «Огонек» и «Крокодил» и во время ужина рассказывать не очень остроумные анекдоты.
В конце концов, Смирнов не выдержал.
В этот вечер он чувствовал себя особенно усталым. Да еще начало сильно болеть сердце. Врачи давно говорили, что надо обратить внимание на здоровье, но, привыкнув всю жизнь не считаться со своим самочувствием, с условиями жизни, с погодой, он легкомысленно отмахивался от трезвых советов. Валидол уже не помогал; надо бы попросить у докторов более действенное средство – сердце ноет и после трех, четырех таблеток.
Но сегодня был торжественный день – Тата защитила диплом и уже договорилась о работе в Библиотеке иностранной литературы.
На столе стояли цветы, ужин был особенно пышный, и Смирнову не хотелось вспоминать о болевшем сердце.
Знаешь, папа, – весело сказала Тата, – я была сегодня в библиотеке и все узнала. Оказывается, там платят еще какие-то проценты за язык. Понимаешь? У меня – четыре. Значит, я буду просто Крезом!
Даже так? – удивился Владимир Степанович. – Здорово! Вот если бы мне тоже платили за язык, я мог бы и на гражданке немало заработать!
Тату покоробила эта немудреная острота. Но она, как обычно, промолчала.
Иван Константинович исподлобья посмотрел на зятя и сказал сухо, недоброжелательно:
– Не грех было бы, если бы вам платили хотя бы за руки. На голову я уже не надеюсь!
– Папа! – тихо сказала Тата.
– Ну что – папа?! Здоровый мужик, на нем пахать можно, а целыми днями только и делает, что читает «Крокодил»! Стыдно!
Владимир Степанович сердито покраснел:
– Я, кажется, отдаю почти всю свою пенсию! Неужели этого не хватает на мое содержание?
– Содержание! Именно! Мужчина в вашем возрасте не имеет права быть на содержании! Он должен работать. Понимаете? Работать!
– Папа, успокойся! – перебила его Тата.
– Какое там – успокойся! Мне просто… просто противно смотреть на него…
Он резко поднялся и вышел из комнаты.
Несколько дней после этого разговора Владимир Степанович не появлялся в доме Смирновых. Но однажды вечером, когда отец и дочь вернулись домой, они застали его все в той же позе, на том же диване, с неизменным «Огоньком» в руках. На этот раз он с мудрым видом решал очередной кроссворд.
Едва кивнув вошедшим, он деловито спросил:
– Иван Константинович, поделочный камень из шести букв?
– Гранит, мрамор, – механически ответил Смирнов и ушел к себе в комнату.
Последние дни он чувствовал себя совсем плохо – по утрам сердце колотилось и ныло, руки и ноги отекали до того, что он с трудом натягивал ботинки, а среди дня иногда на какую-то секунду то ли засыпал от усталости, то ли терял на мгновение сознание. Он понимал, что надо хоть несколько дней просто полежать дома, отдышаться, отдохнуть, но одна мысль, что придется целый день быть вместе с ничего не делающим зятем, приводила его в трепет – ему хотелось вообще как можно меньше времени проводить дома, а если было бы можно – уехать куда-нибудь далеко-далеко, на Север, на Юг – все равно, только бы подальше от этого человека, на свежий воздух, в тайгу, на простор. Но он понимал, что не выдержит далекой поездки, вообще – перемены. Так тянулось и тянулось, пока однажды ночью, во сне, он не почувствовал такую нестерпимую боль в сердце, что закричал громко, отчаянно. Все, что произошло дальше, он помнил очень смутно. Вбежала Тата, потом кто-то стоял над ним, потом его куда-то везли. Очнулся он много времени спустя в больничной палате. Ему не позволяли шевелиться, говорить. Но он и не хотел ничего. Только лежать неподвижно и прислушиваться, не заболело ли снова сердце…
Вечером следующего дня, когда Тата пришла домой, в передней ее встретил Владимир.
– Ну что? – спросил он.
– Инфаркт. Обширный. Положение тяжелое, – торопливо ответила Тата, ушла в комнату отца и плотно прикрыла за собой дверь.
Через несколько минут постучался Владимир Степанович.
– Таточка! Иди, я согрел тебе поесть. И кофе сварил. Надо же что-нибудь.
Она не стала есть, только маленькими глотками тянула обжигающе горячий кофе.
– Ну, не огорчайся так. Может, еще обойдется, – негромко сказал Владимир Степанович.
Она промолчала. Допила кофе, поднялась, собираясь снова вернуться в комнату отца.
– Погоди, – остановил ее Владимир. – Я вот что… Я хотел с тобой поговорить…
– А можно – завтра?
– Как бы ни было поздно, – ответил Владимир.
– Что – поздно? – испугалась Тата.
– Ну, сама говорила – положение тяжелое…
– Да.
– Так вот. Я хотел тебе сказать – я решил потребовать у жены развода. Срочно. Хватит тянуть бодягу. И тогда я тут же пропишусь здесь. Поняла? То есть – мы раньше распишемся…
– Лицо у Таты стянуло, будто обдал ее порыв морозного, колющего ветра.
– Нет. Не поняла.
– Ну, ты же сама говорила – обширный инфаркт.
– Так? И положение тяжелое. Так вот… если несчастье случится, тебе немедленно кого-нибудь подселят…
Тата молча долго смотрела в красивое, чуть смущенное лицо мужа.
– Так, – наконец, сказала она.
– Вот видишь, ты сама понимаешь. Лучше свой, чем…
– Кто это – свой? – тихо спросила она. Владимир Степанович растерянно уставился на нее.
– Нет, ты не поняла…
– Отчего же? Мне все совершенно ясно. И… пожалуйста, уходи. Сейчас же.
– Как это?
– А вот так. Сию минуту! И – навсегда. Я больше не хочу тебя видеть. Никогда!
Она говорила тихо, внешне абсолютно спокойно, и это больше всего напугало Короткова.
– Ты что, Тата?! Что ты такое говоришь?
– Уходи!
– Но мы же… мы любим друг друга…
– Нет. Не любим. Мне это только показалось. Прости меня – мне только показалось.
Медленно повернувшись, она вышла из комнаты. Села в отцовское широкое кресло и незаметно для себя уснула. Когда проснулась, за окном уже начинался рассвет. Она встала, вышла в столовую. Там, все на том же диване, укрывшись пледом, спал Владимир Степанович Коротков. Она с минуту смотрела на его красивую голову, на сильную руку, спокойно лежавшую на подушке, вышла. Сняла со шкафа чемодан, аккуратно уложила костюм, рубашки, галстуки, с трудом заперла и вынесла чемодан в переднюю. Потом вернулась в комнату, где спал Коротков.
– Вставай, – сказала она негромко, дотрагиваясь до его плеча. – Вещи я уложила. Побреешься где-нибудь в другом месте. И отдай, пожалуйста, ключи. Мне надо перед работой в больницу, я должна запереть квартиру.
