Елена Морозова - Шарлотта Корде
Когда история сталкивает мужчину и женщину, мы, сами того не замечая, стремимся разглядеть хотя бы призрак любви. Уже на гравюрах эпохи Революции можно видеть портреты Шарлотты и Марата, помещенные в одну рамочку… Противники именовали Марата кровожадным чудовищем, но точно так же называли Шарлотту Симона Эврар, Альбертина Марат и сотни почитателей Друга народа. Взращивая и культивируя стихийно возникший культ Марата, монтаньяры одновременно пытались лишить Шарлотту героического ореола, но тем самым лишь способствовали ее славе. Возвышенные побуждения Шарлотты настолько вознесли ее над реальным миром, что восторженные поэты иногда именовали «деву Кальвадоса» жертвой Марата! Dulci pro patria mori[91] — эпиграф к пьесе «Шарлотта Корде», изданной анонимным автором в 1795 году, когда останки Марата еще покоились в Пантеоне, а представления под названием «Смерть Марата» завершались апофеозом Друга народа. История навеки соединила имена Шарлотты Корде и Марата, и слава одной парадоксальным образом приумножила славу другого.
Глава 10.
АЛТАРЬ
Республиканец верный, кумир наш навсегда!
Тебя мы потеряли, но жив ты на века.
Великий гражданин, пример твой вдохновляет,
Сцеволы пепел Брутов порождает.
Четверостишие гражданина Сада, сочиненное в честь Марата, друга человечества
Как написал Т. Карлейль, вечером 13 июля «прекраснейшее и презреннейшее столкнулись и уничтожили друг друга». Удар кинжала, прервавший жизнь Марата и Шарлотты Корде, произвел взрыв страстей, заставил людей выплеснуть наружу чувства, накопившиеся за четыре года революции. Кто-то, одурманенный кровожадными статьями Марата и экзальтированными речами его сторонников, в
озможно, действительно испытывал растерянность и страх: кто же теперь будет указывать народу его врагов? Кто-то, наоборот, радовался, полагая, что, лишившись основного подстрекателя и экстремиста, Гора прислушается к здравомыслящим депутатам и начнет наконец устанавливать царство законности. У остававшихся в Конвенте семидесяти трех депутатов-жирондистов также появились надежды на перемены. Но надежды оказались мимолетными: исступление, охватившее людей, жаждавших воскурять фимиам своему кумиру, сулило времена еще более жестокие.
Культ Марата был замешан на истерии, лицемерии и смерти. Нодье, которому в 1793 году исполнилось тринадцать лет, вспоминает первые уроки политического лицемерия, полученные им, когда в его родной город Безансон пришло известие о гибели Марата:
«— Марат — чудовище, — холодно произнесла Жюли[92].
— И слава богу, — повторил я слова своего учителя. — Если бы Марат был человеком, нам пришлось бы краснеть, что мы люди.
Б.[93] нахмурился и, обернувшись к нам, сказал, что за такие слова они все могут лишиться головы. И добавил: "Марат — не чудовище, он мелок, а потому не войдет в историю как великий злодей. Он не чудовище, он маньяк, разъяренный невежда. И все в Конвенте так считают. Но он нужен нам как посредник между нами и той низкой чернью, отвратительной чернью, чьи интересы он защищает. С помощью его мы держим эту чернь в руках и грозим ей этой гарпией". Так я получил свой первый урок политики.
Когда мы подъехали к особняку, где селили прибывших эмиссаров Конвента, мы увидели толпу патриотов, многие из которых рыдали от ярости и громко призывали к мести. Мы узнали, что в Париже Шарлотта Корде убила Марата.
Б. опустился в кресло, поднес руки к глазам, отнял их, дабы все увидели, что они красны от слез, и начал выражать патриотическое отчаяние: "О, мой друг, мой брат, почему я не встал между тобой и клинком убийцы? О, мудрый и божественный Марат!" — восклицал он. И толпа почтительно разошлась.
— Прощай, талисман Горы! — сказал Шампионне[94]. — Гора потеряла свою Горгону.
— Вы все просто дети! Она ничего не потеряла! Лепелетье уже затаскан до дыр. Мумия за мумию, нам был нужен мученик, и мы его получили, — ответил Б.».
В Конвент действительно поступило предложение от одной из парижских секций забальзамировать тело Марата, превратить его в мумию и возить его по всей Франции. Художник Давид, отвечавший за организацию похорон Друга народа и задумавший церемонию в античном духе, немедленно принял решение о бальзамировании, дабы выставить тело Марата на обозрение хотя бы парижан. Но на жаре тело стало разлагаться с такой ужасающей быстротой, что процедуру бальзамирования пришлось проводить на улице, при постоянном возжигании ароматических смол и трав. Давид хотел представить Марата в той самой позе, в какой его настигла смерть, то есть задрапировав нижнюю часть тела, находившуюся в ванне, и выставив верхнюю, с рукой, еще сжимавшей перо. Руку пришлось взять у более свежего покойника; чтобы закрыть рот, пришлось отрезать кончик языка. По словам одного из очевидцев, покрытое лаком тело Марата напоминало чудовищную зеленую рыбу, сверкавшую серебристой чешуей. В стремлении продемонстрировать санкюлотам разлагавшееся тело человека, при жизни страдавшего от экземы, чесотки и, как писали некоторые, от сифилиса, было что-то противоестественное и жуткое.
Издатель «Революсьон де Пари» Прюдом рассказывал, что примерно за час до убийства Друга народа к нему пришел некий гражданин Пио и взволнованно сообщил: он только что побывал у Марата и сказал журналисту, что французы стонут под гнетом тирании нынешнего правительства, на что Марат ответил ему: «Сегодня Францией правят дураки. Стране нужен диктатор, но чтобы диктатор смог стать у руля власти, нужно проливать кровь, и не каплями, а потоками». «Я стоял возле ванны, где сидел Марат, — продолжал Пио, — смотрел на него и понимал, что жить ему осталось не больше месяца». Следовательно, заключал Прюдом, убийство, совершенное Шарлоттой, оказалось совершенно бесполезным. Еще Прюдом утверждал, что за два дня до убийства Марата его вечером посетила Шарлотта Корде и за время их беседы он успел убедиться, сколь твердым характером обладала девушка и сколь сильно она ненавидела тиранию. О том, посвятила ли она его в свои планы, Прюдом умолчал. Впрочем, правдивость его рассказа вызвала большие сомнения.
Зафиксированный летописцами рассказ, даже если он и является плодом фантазии Прюдома, свидетельствует об одном: к моменту гибели позиции Марата как политического лидера сильно пошатнулись, и его союзники втайне считали дни, когда, наконец, болезнь окончательно выведет его из строя. Марат внушал страх, но теперь, когда он перестал существовать, все с восторгом бросились воздавать ему поистине королевские почести.
