Константин Мочульский - Андрей Белый
Осенью Белый получает официальное предложение от «Русской мысли» написать к январю 12 печатных листов нового романа.
«Я его замыслил, — пишет Белый, — как вторую часть романа „Серебряный голубь“, под названием „Путники“: об этом-то и был разговор у нас со Струве: при подписании договора не упоминалось о том, чтобы представленная мною рукопись проходила цензуру Струве: Булгаков и Бердяев, поклонники „Серебряного голубя“, настолько выдвинули перед Струве достоинство романа, что не могло быть и речи о том, что продолжение может быть забраковано; мне было дано три месяца: октябрь, ноябрь, декабрь для написания 12 печатных листов, за которые я должен был получить аванс в 1000 рублей; на эти деньги мы с Асей предполагали поехать в Брюссель… Последние переговоры о мелочах я вел с Брюсовым, ставшим руководителем художественного отдела в „Русской мысли“; он пригласил нас с Асей к себе на Мещанскую и угостил великолепным обедом с дорогими винами; наливая нам по бокалу, он с милой язвительностью проворкотал гортанно, дернувшись своею кривою улыбкой: „'Русская мысль' — журнал бедный, и мы вынуждены непременно кого-нибудь поприжать. Борис Николаевич, вы бессребреник, святой человек. Ну, право, на что вам деньги? Так что, прижмем мы уж — вас?“»
Белый переживал трудные дни: из «Мусагета» получал он 75 рублей в месяц: на жизнь вдвоем этих денег не хватало. С утра до вечера он сидел, согнувшись за столом, и писал в месяц около 5 печатных листов. На другие литературные заработки времени не оставалось… Чтобы поддержать его, друзья устроили ему лекцию, — но и она не спасла его. И вот в эту тяжелую минуту Белый получает письмо от Блока, в котором тот пишет, что слышал о его ответственной работе и денежных затруднениях; что после отца он получил небольшое наследство и просит принять от него взаймы 500 рублей. Белый прибавляет: «Письмо все проникнуто было большой деликатностью: и отказать А. А. я не мог: на сердечную, дружелюбную помощь со всей простотой сердечно ответил принятием помощи. Так присылка Блоком 500 рублей была стимулом возникновения „Петербурга“. Поэтому А. А. Блока считаю я вдохновителем „Петербурга“ и подлинным автором восстания к жизни его».
С конца октября на расторгуевской даче наступил такой холод, что Белый с Асей принуждены были вернуться в Москву. Ютились в маленькой комнатке: денег почти не было. Он работал до нервного переутомления.
В начале декабря А. А. Рачинская пригласила их в Бобровку. Ася побаивалась старого дома с портретами предков и с поскрипывающими половицами. «Мне помнится: Ася сидит у окна (что-то шьет) в очень-очень просторной столовой; я, около стены, сижу сгорбленный, перечеркивая раз в четвертый исписанные страницы, или читаю ей только что переделанное, или же мы углубляемся в книги по оккультизму; уже темнеет, а в окнах метет… где-то рядом проходят с огнем… затемнили мы свет с ней и разговариваем о том, что надвигается что-то большое-большое-большое на нас; или слушаем поступь событий».
В этом мрачном доме, под завывание метели, были написаны Белым «кошмарные» сцены романа «Петербург».
На Рождество он возвращается в Москву; Белый передает в «Русскую мысль» четырнадцать печатных листов своего романа… Но аванса в 1000 рублей он не получает. Брюсов дает уклончивые ответы, говорит, что журнал перегружен романом Абельдяева, что «Петербург» не понравился редактору Струве. Белый жалуется С. Н. Булгакову; тот недоумевает, хмурится и негодует на поведение Струве. Наконец, Петр Бернгардович возвращает автору рукопись с письмом, в котором заявляет, что в «Русской мысли» роман не может быть напечатан и что вообще его не следует выпускать в свет. Белый устраивает скандал Брюсову на заседании «Свободной эстетики» и на последние деньги уезжает с Асей в Петербург — гостить на «башне» В. Иванова.
1912 Год
На «башне» по-прежнему кипела литературная жизнь. Ася подружилась с В. Ивановым и играла с ним в шахматы; к утреннему чаю из своей комнаты приходил Кузмин; по вечерам собирались: Гумилев, тогда уже женившийся на поэтессе Анне Ахматовой, остроумный Княжнин, добродушный Ю. Верховский, изысканный, блестящий Н. Недоброво, Скалдин, А. Н. Чеботаревская, профессор Аничков и другие. В. Иванов, возмущенный историей с «Петербургом», устраивает у себя ряд чтений Белого: роман его имеет большой успех. По совету хозяина «башни» Белый отбрасывает первоначальное заглавие «Лакированная карета» и заменяет его новым — ответственным и важным: «Петербург». За месяц пребывания в Петербурге Белый прочел две публичные лекции в «Обществе ревнителей художественного слова» о ритмике русского пятистопного ямба и о стихиях в поэзии Тютчева, Пушкина и Баратынского. Ему страстно хочется повидаться с Блоком, но из-за ссоры с Любовью Дмитриевной он не решается к нему пойти. Пишет ему письмо. Блок назначает ему свидание в убогом ресторанчике около Таврической улицы. Беседа их продолжается шесть часов. Белый говорит о своих духовных исканиях, о теософии, о пути посвящения. Блок уважает его новую веру, но она ему чужда и не нужна.
В 1912 году, до отъезда за границу, Белый заканчивает роман «Петербург». В «Воспоминаниях» он рассказывает о генезисе этого произведения: «…долгими осенними ночами я всматривался в образы, роившиеся передо мной: из-под них мне медленно вызревал— центральный образ „Петербурга“; он вспыхнул во мне так неожиданно странно, что мне придется остановиться на этом, ибо впервые тогда мне осозналось рождение сюжета из звука…. Я обдумывал, как продолжить вторую часть романа „Серебряный голубь“. По моему замыслу, она должна была начинаться так: после убийства Дарьяльского столяр Кудеяров исчезает, но письмо Дарьяльского к Кате, написанное перед убийством, очень замысловатыми путями таки попадает к ней: оно — повод к поискам исчезнувшего; за эти поиски берется дядя Кати Тодрабе-Граабен; он едет в Петербург посоветоваться со своим другом сенатором Аблеуховым; вторая часть должна была открыться петербургским эпизодом, встречей сенаторов; так по замыслу уткнулся я в необходимость дать характеристику сенатора Аблеухова; я вглядывался в фигуру сенатора, которая была мне не ясна, в его окружающий фон: но — тщетно: вместо фигуры и фона— нечто трудно определимое; ни цвета, ни звука; и чувствовалось, что образ должен зажечься из каких-то смутных звучаний; вдруг я услышал звук как бы на „у“». Этот звук проходит по всему пространству романа. «Этой ноты на „у“ вы не слышали? — я ее слышал» («Петербург»). «Также внезапно к ноте на „у“ присоединился внятный мотив оперы Чайковского „Пиковая дама“, изображающий Зимнюю Канавку; и тотчас же вспыхнула передо мною картина Невы с перегибом Зимней Канавки; тусклая, лунная, голубовато-серебристая ночь и квадрат черной кареты с красным фонарькόм; я как бы мысленно побежал за каретой, стараясь подсмотреть сидящую в ней; карета остановилась перед желтым домом сенатора, точно таким, какой изображен в „Петербурге“; из кареты же выскочила фигурка сенатора, совершенно такая, какой я зарисовал в романе ее: я ничего не выдумывал, я лишь подглядывал за действиями выступавших передо мной лиц; и из этих действий вырисовывалась мне чужая, незнакомая жизнь, комната, служба, семейные отношения, посетители».
