Стейси Шифф - Клеопатра
У Октавиана, напротив, все было просто и понятно, по крайней мере, когда речь заходила о войне или мести. Доводы новоявленного диктатора были проще и зримее. Он мастерски сыграл на свойственной соотечественникам ксенофобии: неужели мы, «римляне, властелины большей части света», сдадимся этим варварам? Мир не в последний раз в истории разделился на мужественный, рациональный Запад и загадочный женственный Восток, которому Октавиан объявил своего рода крестовый поход. Он призывал бороться не столько против, сколько за: за римскую стойкость, благонравие и простоту, за все, о чем его шурин позабыл в объятиях Клеопатры. Антоний больше не был римлянином; он превратился в египтянина, подкаблучника, жалкого, бессильного и женоподобного, ибо «тот, кто польстился на царскую роскошь и стал вести себя как женщина, уже не способен рассуждать и действовать как мужчина»[54]. Октавиан высмеивал даже литературный стиль своего врага. И кстати, все уже в курсе, что Антоний пьет? Диктатор больше не вспоминал о наследии Цезаря; теперь он всячески подчеркивал свое божественное происхождение. Весь Рим давно знал, что Октавиан ведет свой род от Аполлона, в честь которого он возвел новый величественный храм.
Чтобы объявить Антония подкаблучником, Октавиану понадобилось определенное мужество. Диктатор публично признал то, что отмечают мужчины, которым довелось играть в теннис с женщиной: в таком поединке больше чести проиграть, чем победить. По мнению римлян, женщину нельзя было считать равным противником. Сыграв на обвинении против Клеопатры, Октавиан сумел нащупать правильную ноту, чтобы разыграть пьесу для целого оркестра. Он приписал царице столько всевозможных пороков, что она стала походить на сказочное чудовище. Эта жестокая, кровожадная демоница была не просто новой Фульвией. Она жаждала заполучить все, что принадлежало Риму. Неужели великий и славный народ, покоривший германцев, растоптавший галлов, захвативший Британию, победивший Ганнибала и разрушивший Карфаген, дрогнет перед «кошмаром в женском обличье»? Что сказали бы его великие предки, если бы узнали, что их сыны, получившие в наследство весь мир, устрашились египетской блудницы со всеми ее евнухами и цирюльниками? Война будет страшной, но чем горше жертва, тем прекраснее победа. На кону римская честь. Долг великой нации «покорить человечество», стать достойными своей славной истории, отомстить за оскорбления и не допустить, чтобы «женщина сделалась равной мужчине»[55].
В начале тридцать первого года выдающийся римский флотоводец Агриппа внезапно совершил бросок к греческому берегу. Старый друг и наставник Октавиана в полной мере обладал решимостью и хваткой, которых так не хватало его командиру. Агриппа отрезал Антония от снабжения и разрушил его южную базу; спохватившись, Октавиан отправил восемьдесят тысяч человек через Ионийское море на берег Адриатики. Они оттеснили противника к северу. Пехота не успела подойти, и Марку Антонию пришлось отступить. Клеопатра пыталась успокоить друга: «Зато мы зачерпнули Цезаря». Дело в том, что захваченная врагом бухта (предположительно современная Парга) имела форму ложки. Октавиан жаждал решительной битвы, к которой Антоний не был готов. Титаническим усилием он обратил противника в бегство. Последовали недели позиционной войны и вялых стычек; люди Октавиана хозяйничали на побережье Западной Греции, войска Марка Антония стояли на юге, у Амбрийского залива. Расположенный в пустынной болотистой местности Акций был на редкость удобной гаванью. Антоний и Клеопатра очень быстро поняли, что заболоченная низина, поросшая осокой и папоротником, куда лучше годится для поля боя, чем для военного лагеря. Наступало время роковых решений. Октавиан безуспешно пытался выманить Антония в море, а тот хотел навязать противнику битву на суше. Весной и летом римский диктатор ограничивался тем, что ловко перехватывал неприятельские обозы. Сколько бы Клеопатра ни иронизировала по поводу Цезаря в ложке, необъяснимая медлительность и ничем не обусловленные решения привели к тому, что они с Антонием начали стремительно терять преимущество. Антония больше всего занимал стратегический вопрос: где предпочтительнее сойтись с Октавианом, на море или на суше? А две армии продолжали смотреть друг на друга с травянистых берегов по обе стороны узкого пролива.
Со стороны лагерь Антония производил неизгладимое впечатление пестротой и пышностью, разноцветьем знамен и блеском доспехов. Рослые фракийцы в черных туниках и сверкающих панцирях мешались с македонянами в алых плащах и мидянами в ярких рубахах. Вышитое золотыми нитями облачение египетских воинов пошло бы царям или мифологическим героям. Блеклая греческая пустошь наполнилась позолоченными шлемами и кирасами, пестрыми плюмажами, сияющими клинками и копьями. Здесь собралось оружие со всего света: фракийские плетеные щиты и колчаны, римские мечи, критские луки, македонские длинные пики[56]. Клеопатра сумела помочь другу не только золотом: в отличие от него она свободно говорила с азиатскими военачальниками на их языках. Египтянка могла объясниться с армянскими всадниками, эфиопскими пехотинцами, мидийскими ополченцами, не говоря уже об их правителях. В восточных войсках царило единение. В Азии могущественные царицы были не в диковинку. Канидий не ошибался. Присутствие Клеопатры напоминало воинам о том, что им предстоит сражаться вовсе не за римскую республику, к судьбе которой они в большинстве своем были совершенно равнодушны. Азиатские цари не симпатизировали ни Антонию, ни Октавиану, против которого они с радостью объединились, как в восемьдесят девятом году, при Митридате, призвавшем их предков не покоряться Риму. Клеопатра, которой волею судеб довелось оказаться в эпицентре римской политики, оставалась одной из них. Марк Антоний отверг лишь одного, самого преданного и расторопного из своих помощников. Ирод явился в лагерь с мешками золота, хорошо обученной армией и большим запасом кукурузы. Заодно он готов был дать римлянину дружеский совет. Стоит ему убить Клеопатру и аннексировать Египет, и дела сразу пойдут на лад. Доставленные Иродом войско и провиант были с благодарностью приняты, но сам он пробыл в лагере недолго. В благодарность за бесценный совет его отправили разбираться с набатейским царем Мальхузом, задержавшим платежи за битум. Клеопатра велела доверенным лицам покрепче стравить обоих. Пусть загрызут друг друга.
При ближайшем рассмотрении все было далеко не так радужно. Губительное для армии в полевых условиях ожидание затягивалось. С наступлением жары жизнь в лагере делалась все труднее. Присутствие Клеопатры постепенно переставало вдохновлять солдат. Ирод совершенно справедливо приписывал свое отстранение ее влиянию. То, что царица играла в войске важную роль, было вполне естественно: в конце концов, она была верховным главнокомандующим Египта и считала своим долгом следить за приготовлениями и ходом военных действий. Однако Клеопатра полагала, что вовсе не нуждается в друзьях, кроме Антония. Женщина, от речей которой сохранились лишь жалкие крохи, никогда не упускала возможности высказаться и не считала нужным добавлять, подобно испанской королеве Изабелле: «Надеюсь, ваша светлость простит меня за то, что я говорю о вещах, в которых ничего не смыслю». У римской части лагеря были причины обижаться на Клеопатру, но чем громче они выражали свою обиду, тем высокомернее делалась египтянка. Командирам Антониевых легионов была невыносима сама мысль о том, женщина ведет себя как равный партнер их полководца. Его ближайшие соратники терпеть не могли царицу. Клеопатра загнала себя в угол: чтобы унять ропот, ей надо было покинуть лагерь. Остаться означало усугубить недовольство. Наверное, она и вправду перегибала палку. В шатре Антония все чаще вспыхивали бурные ссоры.
