Александр Жевахов - Кемаль Ататюрк
Взгляд Кемаля, более холодный, чем обычно, обращается к приветствующей его толпе. Чего они ожидают от него? Отмщения, чтобы забыть оккупантов, их жестокую расправу над турецким населением, сожженные и ограбленные ими дома? Турки требуют мести.
Для Мустафы Кемаля подготовлена резиденция на севере залива, в комфортабельном пригороде Каршияка, называемом нетурецким населением Корделио, в честь легендарного Ричарда Львиное Сердце (Coeur de Lion), останавливавшегося там. Выйдя из машины, Кемаль обнаруживает греческий флаг, расстеленный на ступеньках лестницы, ведущей в дом. Удивленному генералу объясняют, что король Константин, входя в этот дом, растоптал турецкий флаг. Кемаль с трудом скрывает отвращение; он ведь даже пожал руку побежденному Трикупису, что отказались сделать Исмет и Февзи. «Это было ошибкой, какую я не совершу. Флаг — это гордость и честь нации. Его нельзя швырять на землю и топтать. Уберите флаг!»
Такой акт благородства гази едва ли был понят. В этом израненном городе турецкие войска не смогли поддерживать порядок. Участились грабежи и жестокая расправа с нетурецким населением, тем более что командующий турецкими войсками Нуреддин-паша, известный своей независимостью и жестокой решительностью, распорядился выселить греков и армян из города. В городе началась паника; тысячи людей устремились в порт. Между турками и иностранными представителями, гражданскими и военными, — полное непонимание: но разве французы и англичане проявляли какую-либо инициативу, когда с турками жестоко расправлялись греки?
Горящий ИзмирНасколько Кемаль озабочен драмой, происходившей в Измире в начале сентября 1922 года? Как отмечает в своем дневнике Халиде Эдип, 10 сентября гази пребывал в хорошем настроении. В этот день он познакомился с молодой женщиной по имени Латифе. Она вернулась из Франции, где изучала право, как сообщил Кемаль Халиде и добавил доверительно: «У нее на шее небольшой медальон с моим портретом». Паша решает, что Латифе влюблена в него, пишет Халиде Эдип, но в него влюблены все женщины.
Латифе решительно ворвалась в жизнь Кемаля. Прорвавшись через преграду его адъютантов, распахнув дверь его кабинета, она предстала перед гази 10 сентября 1922 года. Прежде чем Кемаль успел отреагировать, молодая женщина в черном пальто и сиреневой шляпе с вуалью представилась: «Меня зовут Латифе, я — старшая дочь Муаммера Ушакизаде (знатного жителя Измира). Я пообещала, что поцелую вашу руку», — добавляет она, сопровождая слова жестом. Латифе двадцать четыре года, но она выглядит старше, невысокая брюнетка, она восполняет недостаток физической красоты подкупающим шармом европейских манер. Владея французским, как француженка, много путешествуя по Европе, овладев таинственными секретами «общества», будущая супруга Кемаля заняла бы достойное место в любом салоне Парижа или Лондона.
В кабинете Кемаля Латифе с увлечением рассказывает о своей огромной радости в связи с победой при Сакарье, о своем стремлении вернуться в Измир, покинув семью в Биаррице, о своих злоключениях с греческими властями, которые приняли ее за шпионку националистов. Затем она признается гази, что носит на груди его портрет, вырезанный из французского журнала. Кемаль не может устоять перед подобным преклонением.
Расставив любовные сети, Латифе ловит свою жертву: «Я хочу пригласить командующего армией к нам, в наш дом». — «Очень хорошо, поговорите с Нуреддин-пашой, это он командует армией, вошедшей в Измир». — «Нет, я хочу пригласить главнокомандующего — Мустафу Кемаль-пашу!» Победа оказалась легкой; Кемаль соглашается переехать в дом Ушакизаде в Гёзтеп.
Переезд в Гёзтеп происходил в обстановке неописуемого беспорядка, вызванного пожаром: Измир был объят пламенем 13 сентября. Пожар возник одновременно в нескольких местах; водопровод был перекрыт, порывы ветра были необычайной силы, поэтому борьба с огнем была тщетной. За три дня и три ночи город исчез в огне пожаров. Сгорело 20 тысяч домов; уцелел только турецкий квартал. Тысячи горожан, спасаясь от огня, поспешили на набережную. Давка была невообразимая. Многие из тех, кто кидался в море, надеясь найти спасение на кораблях союзников, утонули. Говорили, что американские и английские моряки включали граммофоны, чтобы не слышать крики несчастных, молящих о помощи.
Естественно, обвиняли турок в том, что они спровоцировали пожар и не боролись с ним, чтобы очистить Измир от иностранной оккупации и его населения: разве не уцелел только турецкий квартал? С психологической точки зрения подобное обвинение понятно, но турки отрицали какую бы то ни было причастность. Даже напротив, они обвиняли греков и армян в том, что те намеренно подожгли город, чтобы не отдать это сокровище победителям. Принимая адмирала Дюмесниля, командующего французской эскадрой, стоящей в Измире, Кемаль объяснял: «Мы знаем, что существовал заговор. Мы даже обнаружили у женщин-армянок всё необходимое для поджога. Мы арестовали нескольких поджигателей. Перед нашим прибытием в город в храмах призывали к священному долгу — поджечь город».
Правда, по всей вероятности, так и останется погребенной в руинах Измира. Берта Жорж-Голи, вернувшаяся из Измира в начале октября, была всё же недалека от истины, когда писала: «Кажется достоверным, что, когда турецкие солдаты убедились в собственной беспомощности и видели, как пламя поглощает один дом за другим, их охватила безумная ярость и они разгромили армянский квартал, откуда, по их словам, появились первые поджигатели».
Спровоцированный турками или их противниками пожар в Измире глубоко огорчил гази. Один из турецких офицеров рассказывал Берте Жорж-Голи: «Мы никогда не видели Мустафу Кемаля с настолько изменившимся лицом. Казалось, это ужасное событие, столь омрачившее победу, повергло его в оцепенение. Без слов, без жестов он смотрел, как горит то, что ему удалось взять неповрежденным, чем он так гордился. Он вспоминал об опустошенных территориях, по которым он прошел, стремясь скорее взять Измир. Он наблюдал, как в дыму исчезало всё то, что еще не превратилось в руины. На этот раз Анатолия потеряла надежду немедленного возрождения».
При встрече с адмиралом Дюмеснилем Кемаль выглядит более спокойным; он ограничивается тем, что называет пожар «неприятным инцидентом». Дюмесниль отмечает про себя слишком слабое определение произошедшего, но добавляет, что «пожар — всего лишь эпизод», мало значимый по сравнению с войной.
Если, как указывает Берта Жорж-Голи, турки ответственны за возникновение пожара, это событие нисколько не волнует Нуреддина. Этот генерал уверен, что Анатолия может обходиться собственными средствами, и его возмущает, что Кемаль решил направить главные силы к Измиру, вместо того чтобы идти прямо к Дарданеллам.
