Николай Непомнящий - СССР. Зловещие тайны великой эпохи
Резко отрицательно характеризует Булганина упоминавшийся Павел Судоплатов — как абсолютно некомпетентного деятеля, не способного принимать никаких решений и державшегося на плаву исключительно благодаря угодливости — сначала перед Сталиным, а потом перед Хрущевым. Судоплатову вроде верить можно, он лицо никак не заинтересованное, к тому же его характеристика в целом совпадает с другими, вышеприведенными. Правда, остается непонятным, как такая бездарная личность могла добраться до столь высоких постов. Одной угодливости тут, пожалуй, маловато.
Ну да бог с ним, с Булганиным. В конце концов, для нас не так уж важно, что за птицей он был и как затесался в компанию этих в общем-то незаурядных (хотя и каждого по-своему) личностей. Была ли в нем какая-то изюминка, не замеченная окружающими, или, что вероятнее всего, он был вытолкнут на поверхность в силу чисто случайного стечения обстоятельст-в. Мы вполне можем обойтись и без него, этот пробел на расследовании никак не скажется. Вышеописанной троицы для проверки нашей версии вполне достаточно. Так что оставим Булганина в покое.
После политической и психологической характеристики подозреваемых в политическом убийстве подлежит исследованию следующий вопрос, логически вытекающий из предыдущих: а как же они распорядились полученными дивидендами, то есть совпадают ли мотивы предполагаемого убийства с их последующими действиями. Политические убийства тем и характерны, что убийца преследует вполне определенные политические цели, которые потом более или менее успешно пытаются реализовать. Вспомним, как эффективно было использовано Сталиным убийство Кирова для развязывания массового террора.
Однако наш случай особый. По нашей версии, основным мотивом убийства было избавление от грозящей опасности. Поэтому криминалисту здесь особенно поживиться нечем. Ну облегченно вздохнули заговорщики, перевели дух. Ну поделили наследство, расселись по-новому на иерархической лестнице. Но точно так же они могли рассесться и в случае естественной смерти вождя. Так что это еще не показатель.
И тем не менее и здесь имеются кое-какие весьма интересные для следствия обстоятельства. Все-таки раздел сталинского имущества был достаточно характерным. Все ключевые посты — и партийные, и государственные, включая, как бы мы сейчас выразились, силовые министерства, — получила наша четверка. Единственное исключение — пост председателя Президиума Верховного Совета СССР, который достался соратнику Сталина еще со времен Гражданской войны Ворошилову. Но эта должность в то время была чисто представительской, декоративной — вручение наград, прием верительных грамот у послов, подписание указов, подготовленных и одобренных соответствующими партийными инстанциями. Никакой реальной власти она не давала. Поэтому заговорщикам было даже выгодно отдать ее нейтральному лицу, да еще такому, как Ворошилов, который, с одной стороны, был личностью легендарной, а с другой — весьма посредственной и легко управляемой.
Но это, как мы уже говорили, если и улика, то довольно слабая. Гораздо интереснее другое.
Сразу же после смерти Сталина (через несколько месяцев, а может, и недель) его имя начинает исчезать со страниц газет и из других средств массовой информации. Редакторы, которые по инерции или по недомыслию продолжают славословить вождя, получают резкий окрик. Не только не предпринято ничего из того, что предполагалось для увековечения памяти вождя (сооружение специального пантеона, учреждение ордена Сталина и др.), но и само его имя начинает старательно вычеркиваться из памяти народа.
Для сравнения. После смерти Ленина Сталин моментально соорудил из его имени икону, объявил себя единственным его «верным последователем и скромным учеником», а всех своих соперников наотмашь хлестал ленинскими цитатами, обвиняя в отступлении от истинного ленинизма. (Особенно доставалось бедняге Троцкому, который, будучи человеком амбициозным, частенько вступал в споры и даже в конфликты с вождем мирового пролетариата.)
После смерти Сталина мы не видим ничего подобного. Никто не бьет себя в грудь, уверяя, что именно он является верным сталинцем. Никто не обвиняет своих соперников в отступлении от сталинской линии. (Как раз наоборот — потом Хрущев будет называть своих противников сталинистами.)
О чем это все говорит? Это свидетельствует как минимум о двух вещах. Первое. Никакого истинного пиетета наши герои к вождю не испытывали. За несколько месяцев или даже недель, прошедших после смерти Сталина, ничего такого, что бы могло так резко изменить их отношение к вождю, не случилось. Какой информацией они обладали раньше, такой же и теперь. Поэтому все их слезы на похоронах Сталина — это рыдания наследников, дождавшихся наконец смерти богатого дядюшки.
И второе. Наследники Сталина не захотели даже формально следовать сталинским путем, идти под сталинским знаменем. Ведь политику вовсе не обязательно самому верить в те лозунги, которые он провозглашает. Достаточно, чтобы они работали. Поэтому вполне можно было использовать лишь имя Сталина (что, кстати говоря, вполне успешно делал с именем Ленина Сталин). Ведь прижизненный авторитет Сталина («харизма», как бы сейчас сказали) не сопоставим с ленинским. Ленин при жизни не получил и сотой доли тех дифирамбов, которые выпали на долю Сталина. Да что там дифирамбы, народ его просто обожествлял. Казалось бы, сам Бог велел воспользоваться бесхозной харизмой и под вывеской сталинской линии проводить любую свою. Но нет, не захотели. Почему же?
Это можно объяснить либо уж очень сильной личной неприязнью к Сталину либо желанием проводить совершенно новый курс, к которому никакие прежние вывески не подходят (либо и тем и другим).
И в заключение этого пункта расследования еще один небольшой штришок. Он касается упоминавшегося «Дела врачей». Так вот, эти врачи были реабилитированы почти сразу же после смерти Сталина. И не просто реабилитированы, но и все следствие было признано сфальсифицированным, проведенным незаконными методами. Это случай в истории советской власти беспрецедентный. Были, конечно, случаи, когда выпускали арестованных, но это, во-первых, уж при очень сильном переборе (после «ежовщины», например) или острой необходимости (перед войной и в начале ее выпустили многих военных, которых не успели расстрелять, в частности, будущего маршала Рокоссовского). А во-вторых, это не только не афишировалось, но, наоборот, у освобожденных отбирали подписку о сохранении случившегося в строжайшей тайне. А уж о том, чтобы повиниться перед невинно пострадавшими, не могло быть и речи. А тут власти официально приносят извинения (естественно, свалив вину на политических противников, но это уж, как говорится, сам Бог велел). А ведь можно было спустить дело на тормозах, можно было воспользоваться предстоящей вскоре амнистией, наконец, можно было реабилитировать позднее в общей массе, чтобы не так бросалось в глаза. Но нет, врачи реабилитируются в первую очередь и, так сказать, персонально. Это опять же свидетельство сильного желания отмежеваться от сталинской политики.
